Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Он проснулся среди ночи и опять взглянул почему-то на компас. Стрелка светилась. Михаил Петрович отпустил стопор и, положив голову на руку, стал слушать, как стрелка, вращаясь, подрагивает на шпильке. Михаил Петрович знал, что «фосфор», как говорят, положенный на стрелку (на деле сернисто-цезиевая соль бария), набирает за целый день световой заряд, а потом в течение двух-трех часов отдает его ночью. Без дополнительной подсветки такой компас не может светиться. Михаил Петрович, глядя в течение часа на свой компас и мучаясь от живота, додумался наконец еще до одной новой мысли, которая послужила началом его дальнейших духовных мучений, усугубивших мучения физические. Он подумал, что в четыре часа утра ни один компас, как бы долго его ни заряжали светом накануне, уже не может светиться. А его компас, он видел, светился! И значит, подумал дальше Михаил Петрович, все дело в том, что здесь имеет место уже не то явление, как он думал прежде: не фосфоресценция, а флюоресценция, то есть свечение вещества в момент облучения. Источником же облучения, естественно, служит контейнер, который он тащит у себя за спиной. Михаил Петрович подумал, что у него начинается лучевая болезнь.

После этой мысли он встает и, выбравшись из мешка, относит груз от себя подальше, на двадцать шагов. Он ложится снова спать, но не может теперь уснуть. С первыми лучами солнца Михаил Петрович снова чувствует, что его начинает тошнить. Утром он глядит на капсулу почти с ненавистью. Тошнота, рвота, головокружение, общая слабость и сильная усталость, жажда, озноб, может быть также понос, увеличение содержания в крови белых кровяных телец… Он знает примерно еще с институтской скамьи главные признаки лучевой болезни. Он не может даже взяться теперь за эту капсулу: круглая крышка сверху, по бокам кольца и в середине две ручки, общий вес брутто около десяти килограммов. Может быть, она развинтилась? Может быть, оттуда вытек весь парафин? А чем все это кончится?

Михаил Петрович представляет себе примерно, чем это все может кончиться: начинается все с тошноты, а потом — кровоизлияние в мышцу сердца и в мозг. И все потому, думает Михаил Петрович, что какой-то дурак на заводе чего-то недосмотрел и схалтурил. Все потому, что начальник послал именно его, — а почему все-таки именно его? — его одного…

Михаил Петрович боится развинчивать капсулу и что-то в ней трогать. Вдруг сделаешь что-то не так? Он ходит вокруг капсулы, как кот вокруг горячего мяса. Наконец он берется за ручки и потихоньку, осторожно трясет. Внутри ничего не слышно. Может быть, внутри все в порядке? Он заворачивает компас в платок и прячет его в карман: пусть он побудет там в темноте, посмотрим, что он покажет дальше. Михаил Петрович совсем ничего не ест. А вдруг все-таки это была плохая еда? Он боится. Чувствуя себя немного лучше, Михаил Петрович решается идти. Тут ему приходится вынуть компас из кармана, чтобы прокладывать путь. Как это он позабыл? Михаил Петрович чуть-чуть успокаивается. К тому же, когда делаешь что-то, знаешь, куда идешь, в душе становится бодрое настроение. Михаил Петрович, махнув рукой (а, ладно, была не была) и вспомнив еще: семь бед — один ответ, по-прежнему идет и, кажется, даже насвистывает. Потом его снова схватывает. Он лежит некоторое время, сбросив груз. Потом Михаил Петрович сосет камни. Он замечает, что если взять в рот сухой маленький камень и облизать его, то это помогает переносить боль. Михаилу Петровичу очень плохо.

Он понял, что болезнь ходит кругами. Иногда ему было так хорошо, что он мог идти и даже думать. Иногда же он лежал на земле, как труп, и чувствовал, что у него холодеют руки и ноги. Михаил Петрович видел, что силы его убывают.

Он не ел во второй день почти ничего, и решил не спать больше вторую ночь, а все идти и идти: может быть, ему удастся опередить свою болезнь и к полудню третьего дня он выйдет на место. Это была, конечно, ошибка. Михаил Петрович был как двадцативосьмилетний мужчина здоров и смел, но к заходу солнца он совсем обессилел. Он уже буквально еле волочил ноги, да и мысль его стала каким-то непонятным образом запинаться: он иногда, глядя на компас, сверялся с картой, а иногда забывал сверяться. Каждый раз, обнаружив, что он пропустил ориентир, Михаил Петрович удивлялся и давал самому себе слово делать отметки не позже, чем через час. Может быть, он перестал потом чувствовать счет времени, потому что забывался по-прежнему. Присев вечером на корточки около сброшенного на землю груза, чтобы отдохнуть, Михаил Петрович вдруг подумал, что излучение — если это действительно излучение — может повлиять на еду: на хлеб и на рыбу, которые лежат у него в мешке. Он подумал, что надо сейчас, вечером, постараться побольше съесть, а остальное переложить в куртку в карман, а что не поместится — выбросить.