Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

«Вот, значит, почему у нее такие глаза… Что же ты встал?.. Давай беги, прыгай за нею, объясняйся в любви — она ведь хромая».

«И я не смогу с ней никуда даже выйти. Ну как я пойду с ней по улице? Ведь все будут глядеть на нее. А я должен буду идти рядом и держать ее за руку, и на меня тоже все будут смотреть. Она ведь хромая!»

«Но у нее хорошее лицо и такие глаза. Да! Такое милое лицо. И руки хорошие. Вся она очень милая. Она тебе ведь понравилась».

«Но она же хромая! Просто она совсем хромая! Болезнь или несчастный случай. Она урод! Можно нацепить на себя самое красивое, дорогое пальто, но я ее не знаю, она урод, я не хочу ее знать».

«Врешь, ты знаешь ее. Ты поглядел на нее и уже все знаешь о ней. И она тоже знает все о тебе. Пока она не вышла, она глядела на тебя и не знала всего, но вот теперь, когда ты остался, она знает все о тебе, и теперь тебе уже не о чем с ней говорить!»

«Вот и хорошо. У нее в руках портфель. Она, значит, где-то учится. У нее есть там друзья. Эти друзья ее знают. Они о ней, конечно, заботятся. Вот они и полюбят ее. А потом на ней кто-нибудь женится. А я ведь чужой, да, я ей совсем чужой. Да и как вообще… Она ведь совсем хромая!»

Трамвай повернул, и внизу прогремел короткий мост. Потом пошла темная улица. Огни здесь не горели, и только светились таблички домов да серые окна, а по грязному снегу бежали вдоль трамвая длинные бледные пятна.

«Ты дурак. Ты самый большой дурак на свете. Раз в жизни ты встретил девушку, которая не только нравится тебе и красива, но у которой такие же глаза, как у тебя, и которая поэтому, наверное, все понимает так же, как ты, и могла бы стать очень близкой тебе, очень нужной, — раз в жизни ты встретил близкого человека и мог бы сейчас полюбить его, но бежишь все-таки прочь, и только потому, что она хромая…»

Я вышел на следующей остановке и бегом побежал назад. Я быстро добежал туда и даже согрелся, мне стало жарко. Но какой это был проклятый район! Здесь везде было мало света. Фонари или не горели вообще, или же светились лишь вполнакала. Я думал, что светлое пальто, наверное, легко можно будет заметить. Я долго искал его. Я ходил взад-вперед по улице, сначала недалеко от остановки, а потом все дальше, и наконец стал сворачивать в какие-то переулки, заходить во дворы. Ее нигде не было.

Дом мой теперь был недалеко, и я пошел пешком. Можно было бы, вообще говоря, приходить на эту остановку каждый вечер и искать девушку в светлом пальто и хромую, все это было реально, и через неделю я бы, наверное, опять встретил ее: так я думал, пока шел домой. Но я не стал почему-то этого делать и больше ее никогда не видел.

Мне стало как-то жутко и плохо. Зимний вечер может быть очень холодным, даже если падает снег и, значит, мороз небольшой, а ты тепло одет и думаешь о чем-то своем, вокруг много людей, в домах и на улицах светят огни. Самое главное — что ты думаешь и чего тебе недостает. Я шел домой и трясся, никак не мог согреться. Улицы были уже знакомые, но все вокруг молчало и было черным, холодным: деревья в снегу, маленькие фигурки людей, высокие стены. Какая-то отчужденность, неустроенность, злость были во всем знакомом, и не было больше нигде привычного прежде тепла.

Я пришел и сразу лег спать.

Михаил Петрович геолог. Он идет сейчас по маршруту. Маршрут, как обычно, проложен по карте. Михаил Петрович время от времени сверяется с компасом, который на ремешке надет у него на руку. Ему двадцать восемь лет. Михаилу Петровичу доставляет удовольствие часто поглядывать на свой компас, пока еще лишь недавнюю его собственность, который он выменял за шерстяную рубашку, вместе со всеми его тремястами шестьюдесятью делениями и с добавочными подделениями, с румбами N, NNW, NW и т. д. Михаил Петрович женат. Жена зовет его, конечно, Миша. Только потому, что в партии есть более молодые ребята — совсем еще мальчишки, — сам начальник, а за ним и другие рабочие зовут его Михаил Петровичем. Он выполняет сейчас ответственное задание. Дома у него есть сын — годовалый парень. Михаил Петрович был рад, что на три месяца улетает «в поле». Семья, конечно, — это очень хорошо, знает он, но, прощаясь тогда с женой, он почувствовал, что вновь получает свободу. Да, думает Михаил Петрович, мужчине время от времени нужна свобода: умные женщины сами это понимают. Он очень ласково обнял на аэродроме жену, и до сих пор живет в нем волнующее ощущение, что все у них в семье хорошо и все, что он сделал до сих пор в жизни, закончилось хорошо, а сейчас опять начинается для него новый период: что-то долгожданное и счастливое. «На точке» они сидят не больше недели. Может быть, поэтому он до сих пор переживает свои воспоминания — пока еще прежние, городские, и недавние, те, что были в пути. Настроение у Михаила Петровича сейчас хорошее. Его смущают только две вещи. Первое — он не прошел медосмотр перед набором в партию и, передвинув бумаги, проскочил незаметно и вроде бы «незаконно»: с одной стороны, можно заработать выговор в личное дело, а с другой стороны, он пошел на такой риск, потому что замечал за собою, что зимой у него не раз билось плохо сердце — на той вечеринке, где он встречался с друзьями, он сильно выпил и помнит, что, кажется, совсем перестал дышать. Еще же он замечал у себя боль в животе в одном и том же месте. Второе — Михаил Петрович ясно видит, что начальник, послав его одного в стокилометровый маршрут, нарушил правила техники безопасности. Начальник только прикрывался словами об «ответственном задании» и о «молодом инженере, которому надо набираться опыта»: чтобы снести в соседнюю партию десятикилограммовый контейнер, большого ума не нужно. Михаил Петрович видел, правда, что действительно послать с ним было некого: все люди на работах — все были в разгоне. Сейчас он идет и несет вместе с запасом еды и водонепроницаемым спальным мешком свинцовую капсулу, внутри которой на стерженьке висит ампула с порошком бериллия в смеси с солью радия. Активность этого препарата 0,15 кюри. Активность, равную 37 миллиардам распадов в секунду, принимают за единицу радиоактивности и называют 1 кюри.