Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Между тем в тундре сейчас уже осень. Их вывезли довольно поздно, но так было все запланировано с самого начала. Ночи становятся темными.

Михаил Петрович понимает, что, конечно, не очень приятно держать у себя за спиной 0,15 кюри. Максимально допустимая единовременная доза облучения для здорового человека составляет 50 рентген, а если перевести это в кюри… нет, он не помнит сейчас, сколько здесь будет, если перевести… он забыл. С другой стороны, вокруг радия лежат свинец и парафин. Здесь чувствуешь себя так же, как в парашютном спорте: прыгать всегда страшно — всегда есть риск, что что-то случится. А прыгнешь — и сразу все встанет на место: летишь себе, раскачиваясь, и посвистываешь…

У Михаила Петровича хорошее настроение. Он сам, кажется, не знает, о чем он сейчас думает. Его согревает осеннее солнце в тундре. Михаил Петрович по-прежнему идет по маршруту. Он идет и насвистывает.

Эта капсула за спиной придает ему, кажется, совсем бодрое настроение. Чувствуешь себя почти весело: такое ощущение новизны бывает, скажем, когда говоришь по-английски на улице с иностранцем или сидишь в институтской столовой за одним столом с негром — негры бывают желтые, коричневые, синие, и, наверное, каждый из них князь или сын князя, каждый приехал из Африки; или, скажем, еще, когда знакомишься с девушкой, а сам знаешь, что дома тебя ждет жена. А вообще, что-то такое чувствуют, может быть, американские летчики, когда летят в патруль с атомными бомбами. Представить только: человек идет и несет в мешке за спиной атомную бомбу!..

Михаил Петрович шагает по тундре. Своими мыслями он развлекается и не замечает, как проходит время. Иногда он глядит на компас и проверяет маршрут. Карта у него не очень подробная: в одном сантиметре один километр. Через два часа — точно по времени — Михаил Петрович делает привал на 15 минут. Не менее точно — сверяясь с часами — в тот срок, в какой он решил, Михаил Петрович достает еду и обедает. Солнце светит по-прежнему, и по горизонту ходят олени. После обеда Михаил Петрович думает, как он будет спать. Спать он будет в удивительном спальном мешке: внутри собачий мех, а снаружи — водонепроницаемый брезент. Ложись в таком мешке где хочешь на голое поле, застегивайся и дыши через дырочку: ни дождь, ни медведь тебе не страшен. Волки в тундре сейчас, кстати, насытились и почти перестали рвать оленей. Михаил Петрович кроме прочего снаряжения несет с собой пятизарядное малокалиберное ружье. Из такого ружья он убивал оленя в грудь за сто пятьдесят шагов.

День склонялся к вечеру, и усталость начинало постепенно ощущать все тело Михаила Петровича, а в особенности его спина и ноги, когда он почувствовал, что у него начинает болеть живот. Он старался сначала вообще не думать, что это с ним может быть, но регулярно, с перерывами в час, в полчаса, а потом со все более меньшими, в его животе (а точнее, еще повыше, пожалуй — в желудке) происходили какие-то больные приступы. Михаил Петрович все шел, потому что, пока он шел, все еще могло обойтись и, как говорится, бог даст — повезет, но потом дело дошло до того, что он остановился и от боли, от развившейся слабости стал на четвереньки и неловким усилием сбросил груз со спины: его стало тошнить.

В ту ночь, пока еще первую на его стокилометровом пути, Михаил Петрович плохо спал и все думал, почему бы у него могла начаться болезнь: то ли он что-то съел, а может быть, это сказалась давняя его городская боль в животе? Но ведь тогда, он думал, живот у него болел по-другому! И вообще, до сих пор в поле с ним ничего не случалось… Он перебрал свои сухари, хлеб, запас рыбы и понюхал во фляжке воду, чтобы все проверить. Вода пахла водой, а хлеб был свежий. Михаил Петрович лежал в своем удивительном спальном мешке, держась за живот и прикрывая голову пологом так, чтобы ему был виден только кусочек потемневшего за ночь и покрытого звездами неба, терпел и почти ничего — вполне сознательно — ничего больше не думал. Странным образом его беспокоил только свет на руке. Он взглянул и увидел, что это компас. Светилась стрелка и треугольнички, прилепленные на румбах. В тундре в это время была тишина. Михаил Петрович знал, что можно слушать тишину. Особенно тихо бывает в тундре весной, когда снег подтаивает, но жизнь по-настоящему еще не ожила. Если прекращается ветер, то можно с ума сойти, так вокруг становится тихо: буквально на многие сотни километров вокруг стоит тишина. Звук не возникает нигде, и ему просто неоткуда прийти. Осенью же, сейчас, тоже бывают такие моменты. Избавившись кое-как от боли, Михаилу Петровичу удалось ненадолго заснуть.