Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Они были темные. Большие глаза, спокойные, может быть даже чуть-чуть ленивые. Но за этим покоем и сдержанной ленью (наверное, здесь надо было бы сказать не лень, а женственность ?) было какое-то странное — понемногу — волнение, может быть боль или движение, затаенная мысль, может быть надежда, тоска.

Я взял билет. Кондуктор был мужчина. Немного странно, что кондуктор — мужчина, подумал я, ведь почти всегда видишь здесь женщин. Но я думал об этом уже машинально. Я подошел к девушке и встал рядом с нею, глядя за стекло, так что она видела меня сбоку, а я, чтобы посмотреть на нее, должен был бы повернуть голову. Она, кажется, тоже что-то почувствовала. Может быть, заметила мои глаза или же просто увидела, какой я (красивый парень!) встал рядом с нею. Я давно уже знал, что я в самом деле красивый парень. Но выражение в глазах ее, о котором я говорил, усилилось, и, кажется, она даже немного изменилась в лице.

У многих молодых людей бывают такие периоды, когда прошла уже самая первая любовь и не осталось больше никаких сомнений в том, что она прошла, а ты ничему не научился, по-прежнему глуп, и, главное, несчастен, и тогда, отдохнув немного, ищешь себе другую любовь и встречаешься с одной девушкой, потом с другой и с третьей, но оказывается, что ты все еще мало чему научился и не можешь удержать девушку, сделать так, чтобы все было бы хорошо и оба были бы счастливы: опять неудача. И тогда тебе плохо. Правда, утешаешь себя тем, что вот в следующий раз все будет иначе. Что вот теперь-то и будет настоящая любовь! Ждешь ее. Иногда чуть ли не плачешь (или пишешь стихи?). Но иногда и забываешь все, думаешь даже спокойно: «Подожду. Что-нибудь изменится. Опять встречу девушку. Познакомимся. Женюсь на ней…» и т. д.

Вот это, наверное, и есть душевное безвременье. Вроде бы живешь. Вроде бы и ничего, можно жить. Только вдруг чувствуешь иногда, что ты один. Что у тебя никого нет и тебе не о ком думать. Что ты все-таки действительно несчастлив. Тебе по-настоящему плохо…

Я глядел на нее иногда и знал, что она тоже на меня смотрит и каждый раз замечает мой взгляд. Самые тайные мысли поднялись в моей голове. Трамвай шел по улице, через три остановки будет поворот, и тогда мне нужно выходить, а я думал о том, что было бы неплохо познакомиться с ней, заговорить, назначить свидание, а потом… А потом?

На ней было хорошее бежевое пальто, и она была довольно высокая, но все-таки ниже меня, и мне это тоже понравилось. Один раз, когда трамвай тормозил, я чуть не упал на нее, но удержался и даже совсем не задел, она, однако, вся как-то сжалась: мне было приятно, что она вот так чувствует, что я здесь, рядом с нею.

Лишь одно было чуть-чуть непонятно. Чем чаще и внимательнее (не стал ли я слишком назойливым?) я глядел на нее, тем отчужденнее становился ее взгляд, и она все сильнее и уже совсем заметно менялась в лице: все больше проступали в нем печаль и какая-то горечь, холод, но в то же время и радость, и ожидание. Все-таки лицо у нее было странное. И глаза очень странные. А девушка мне нравилась больше и больше. Уже хотелось ласкать это лицо и глаза, и ее тонкие пальцы. Хотелось говорить ей: «милая». Или: «родная». Бывает ведь так?

Я совсем размечтался и вдруг понял, что сейчас ей пора выходить. Она взглянула на меня в последний раз. Взгляд был горький. В нем был вызов и почти какая-то ненависть. Потом она отвернулась и пошла к дверям. Вагон останавливался. Нужно было теперь что-то сделать. Все мои мысли сразу исчезли…

Конечно, надо тоже выйти следом за ней и сказать: «Девушка, простите меня… Вот вы ехали сейчас в трамвае. Я вас увидел… Мне бы хотелось, чтобы мы стали встречаться. Может быть, мы будем друзьями… Правда… Давайте, увидимся с вами завтра. Где вам будет удобнее?»

Наверное, она согласится. Мы назначим время и договоримся о встрече. Конечно, она сначала смутится и сделает удивленное лицо, а может быть, попробует убежать, хотя вряд ли это так будет: она так глядела. Мне нужно только спуститься по двум ступенькам следом за нею…

Но я не сделал этого.

Она вышла не обернувшись, и потом тоже ни разу больше не обернулась, хотя я, кажется, этого ждал, а я, стараясь не упустить ее из виду, искал глазами ее бежевое пальто и хотел уже выйти, но вдруг увидел, что она идет и припадает на левую ногу — она идет и так сильно припадает на одну эту ногу — ведь она, я увидел, хромая, совсем хромая.

Как же так? Ведь она хромая!

Я собирался выйти, но так и остался стоять в дверях. Люди входили и выходили. Они толкались, и ругали меня. А потом уже никто не входил. Трамвай тронулся. Я один стоял в дверях, нелепо сжимая железные ручки.