Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Откуда? – удивился я.

– От меня. Ей плохо, у нее страшное похмелье. Мне кажется, ей в больницу нужно… – Янкин голос звучал растеряно, и я вдруг перестал злиться.

Оксанка редко пила спиртное, потом сильно болела. Однажды я даже капельницу делал, до того плохо ей было. Вздохнув, я оделся и вышел из «нашей» с Машкой комнаты в Серегиной квартире, где и встречал Новый год. Смешно – всю новогоднюю ночь провел на кровати в обнимку с Машкиным халатом, как маньяк.

На кухне за столом сидел похмельный Серега, держался за голову и постанывал. Когда я вошел, он поднял на меня мутноватые глаза и пробормотал:

– Даниилка… ты это… за пивком не сходишь?

– Не могу, Оксанке плохо, – я поставил на плиту чайник, открыл навесной шкафчик в поисках заварки. – Денег дам, сам сходишь. Заодно и проветришься.

– Ты глянь, как руки-то трясутся! – попытался воззвать к моей врачебной совести дядька, но я решительно повторил свой отказ, положил на стол триста рублей и, наскоро проглотив чай, пошел прогревать машину.

Янка жила рядом с нашим домом, я поднялся на второй этаж и позвонил. Она открыла почти сразу. Лицо испуганное, в глазах неподдельный страх:

– Ой, Даниил, как хорошо, что ты так быстро приехал! Я уже не знаю, что с ней делать! – затараторила Янка, втаскивая меня в квартиру, и за рукав потянула в комнату.

Оксана лежала поперек кровати бледная, с закрытыми глазами, тяжело дышала и облизывала посиневшие губы. Около нее терся какой-то тип с наполовину лысой головой. При виде меня он как-то смешался, засеменил из комнаты. Я присел рядом с женой, взялся за запястье, посчитал пульс. Она открыла глаза, но, кажется, даже не поняла, кто я.

Кое-как одев ее с помощью Янки, я поднял жену на руки, что оказалось весьма нелегким делом, и понес в машину, уложил на заднее сиденье.

Конечно, лучше было бы отвезти ее в больницу, оставить там на пару дней, прокапать, чтобы просто подстраховаться, но я решил все-таки ехать домой. В конце концов, я сам врач…

Оксанка приходила в себя три дня, ничего не ела, только постоянно пила чай. Со мной не разговаривала, но и не отталкивала, принимая мою помощь. Максим тоже не отлипал от меня, постоянно крутился рядом, задавал кучу вопросов. Я с удовольствием общался с сыном, играл с ним в компьютерные игры, просто разговаривал.

– Пап, – спросил он как-то вечером. – А ты не уйдешь больше?

Я замер в кресле… Что я мог ответить на это? «Не знаю, сынок. Спроси у мамы»?

Пришлось промолчать. Максима не удовлетворило мое молчание, он укоризненно посмотрел на меня:

– Пап, я уже не маленький. Мама постоянно плачет…

Я прижал сына к себе и вздохнул:

– Макс, тебе еще рано рассуждать на такие темы. Вот вырастешь…

– Когда я вырасту, я никогда не буду обижать жену! – заявил вдруг Максим, освобождаясь от моих рук. – Ты думаешь, я совсем ничего не понимаю? Думаешь, я не знаю, что мама хочет, чтобы мы жили одни, без тебя?

– Это она тебе сказала?

– Это они с дедом разговаривали, а я подслушал!

Та-ак! Значит, и отец уже в курсе событий. Интересно, чью сторону поддерживает? Мне он не сказал ни слова, только головой качал, когда встречались. А с Оксаной, значит, обсуждает.

Едва я вспомнил о жене, как она появилась в дверях детской.

– Максим, тебе пора спать.

– Ну, мам… – заканючил он. – Еще немного… мы с папой разговариваем…

– Папа уже уходит, – отчеканила она, отвернувшись от меня.

Это было неслыханно – меня выставляли из собственного дома! Причем совершенно конкретными словами. Ну, хорошо же! Я молча встал, поцеловал сына и пошел в прихожую.

Артем.

Праздники закончились. Я вздохнул с облегчением – не люблю этого бесцельного лежания перед телевизором, от которого устаешь еще больше, чем на работе. Правда, пару раз я оторвался от этого занятия и провел время с дочерью, свозил ее на каток и в кино. Юлька была какой-то молчаливой, притихшей, что вообще-то ей несвойственно – дочь обычно болтала без умолку, торопясь рассказать мне все, что происходило в ее жизни. Но во время наших последних встреч она больше молчала, думала о чем-то.

– Красотуля, случилось что-то? – поинтересовался я, когда мы сидели с ней в кафе-мороженом. Юлька вздохнула и подняла от вазочки с пломбиром глаза, моментально наполнившиеся слезами:

– Ты знаешь, что маму кладут в больницу на операцию?

– Ну, допустим, кладут ее не на операцию, а на обследование, – начал я, в душе готовый прибить Марью, рассказывавшую ребенку все, но Юлька перебила: