Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Пока шли по тёмному коридору, Литовкин извлёк бутылку водки и ткнул её в руку мужика. От неожиданности тот вздрогнул, но пальцы его оказались сметливее давно пропитых дремучих мозгов; пальцы, не медля, осознали сущность и ценность подношения, оплели, как щупальца осьминога, прохладу заезжего стекла, ноги замедлили перед телогрейкой, висящей в коридоре на гвозде, бутылка скользнула в её карман.

Мужик толкнул дверь внутрь избы. На скамейке, лицом к входу сидели девушка, баба в платке и кошка с испуганной заспанной мордой. Театральным отработанным движением Литовкин сорвал с головы котелок и церемонно поклонился. Девушка откликнулась кивком, а мать совершенно растерялась; ей захотелось одновременно поприветствовать словом здрасьте , вскочить и тоже отвесить поклон, а также сделать что-то вроде реверанса, которому родители-крестьяне её не догадались научить, а институт благородных девиц был ликвидирован революцией ещё до того, как она родилась. В результате мать ничего не сделала, а только вывела горлом звук, как курица, зовущая цыплёнка. Девица хихикнула, а мужик глянул на бабу так сурово, будто кулак над ней занёс.

Папаша тоже присел на скамейку, и все они, включая заспанную кошку, выжидающе выпялились на Литовкина. Он догадался, что в этом доме посторонним присесть не предлагалось, сам наглядел в комнате стул, поднёс его, сел напротив семьи, извлёк из сумки солидную папку, открепил основной свой документ, «Лицензию на право Дефлорации » , и протянул её отцу. Документ изучила вся семья, сравнила фотографию с оригиналом и молча вернула его Литовкину.

Он тут же послал им второй документ — последнюю справку врачебной комиссии об общем состоянии здоровья, и к ней была приколота другая справка примерно той же, месячной давности, о том, что «Гуц В. П. Литовкин венерических болезней не имеет».

— Пошто венерическая бумага отпущена аж месяц назад? — спросил отец, изучив все даты, штампы и подписи на справках.

— Она не просрочена, сказал Литовкин. — Положено справки брать раз в месяц.

— Ну, так уж месяц, — буркнул отец, так придираясь, как будто забыл о тактично, без свидетелей, дарованной бутылке.

— Так месяц, глядите, ещё не прошёл. До месяца целых четыре дня. Тогда и новую справку возьмём. А чаще брать справки слишком накладно. За них ведь приходится расплачиваться.

— А ежели ты уже подхватил?

— Не беспокойтесь, — сказал Литовкин. — Здоровый, как только что мать родила.

— Ну-ну, — угрюмо молвил отец, с огромным сомнением на лице возвращая Литовкину справки врачей.

Он мог бы ещё показать диплом об окончании Гуамской академии, а также отзывы прежних клиенток о качестве проделанной работы, но мужик его начал раздражать, и он перешёл к неформальной части, к так называемому собеседованию. Эта часть могла состоять из свободно текущей беседы, либо, если по бестолковости клиенты не знали, о чём спрашивать, он мог им подать готовый вопросник. Там, например, были вопросы о том, как давно он работает гуцем, умеет ли скорую помощь оказывать, лечился ли когда-нибудь от алкоголизма, терпел ли в своём деле неудачи, и если да, то какие и сколько; в вопроснике даже были вопросы на проверку эрудиции и интеллекта. Литовкин решил этим болванам такого вопросника не вручать, но не преминул осведомиться:

— Есть ли какие-нибудь вопросы?

Мужик и баба переглянулись, девушка губки приотворила, но какой-то вопрос наружу не выпустила.

— У вас баксы есть? — спросил Литовкин после вежливого ожидания.

— Нету, и не было, — буркнул отец.

— Как это нету? — спросил Литовкин, напялив себе на физиономию маску крайнего изумления.

— Да так вот! — ловко отбил отец и этот нехитрый мячик, отвечая Литовкину маской вызова и непрошибаемого упрямства, которого в подобных мужиках, как в переполненном унитазе.

— Ну что же, — Литовкин неторопливо убрал все документы в папку, стал педантично закрывать молнии, кнопки и замочки, — иначе, самым активным образом производил на крестьян впечатление, будто собирается уходить. Он брал и в рублях, если долларов не было, а то, что собрался уходить — это лишь так, припугнуть, набить цену, заставить открыть кошелёк пошире.

— Сколько берёшь-то? — спросил отец, сообразив всё-таки дёрнуть ручку переполненного унитаза.

— В баксах сотню, в рублях три тысячи.

— Три тыщи? Ты чо, офигел, парень?

— В баксах заплатите — сброшу немного.

Мужик задумался. «Три тыщи. Если прикинуть, за что три тыщи, то отдавать их совсем не жалко. Катька из дома, как из пожара. На днях жениха себе отыскала, с тех пор непрерывно только и ныла: не дозволите замуж, утоплюсь. По хозяйству почти не помогает, по ночам шляется до рассвета, потом отсыпается полдня, вылезает вялая, раздражённая, на всех огрызается, хамит, а то и истерики закатывает. Да пусть хоть на все четыре стороны! А тут и гуц, наконец, приглянулся. Замуж хотят, а тоже разборчивы, не каждый гуц им, вишь ты, по нраву. Зачем только этих гуцев придумали? Любой бы мужик их подготовил — и Вовка-сосед, и братан, и напарник… Но замуж, что правда, не разрешат, в загсе откажутся регистрировать, если не будет справки от гуца. Да и жених рисковать не станет, за супругу-девственницу в тюрьму стали сажать без разговора. А гуц, всё ж, не просто любой кобель, а кобель со специальным образованием, с обширным опытом и со стажем. По радио как-то передавали, что первый раз — самый важный раз. В первый раз, мол, должно быть всё правильно, без шока, без душевной и ещё какой-то травмы. Иначе, вся жизнь может сломаться. Дочь-то, хоть стервой такой заделалась, а всё-таки дочка, ети её мать».