Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

Гец (удивленно): Сформулируй вопрос точнее.

Юцер (раздражаясь): Чего проще? Когда нормальные люди чувствуют, что их не понимают, они готовы ползать по стенам от досады. А психи не поняты априори, поэтому их называют сумасшедшими. Их идеи не входят в арсенал понятий нормального человека. Это их злит или они настолько убеждены в своей правоте, что им все равно?

Гец (после раздумья): Одни добиваются понимания и звереют от разочарования в людях. Некоторые превращают свое разочарование в манию преследования. Другие относятся к так называемому нормальному миру снисходительно или с насмешкой. Третьи вообще не принимают его в расчет.

Юцер: Я так и думал. Но эти три типа отношения к миру свойственны и нормальным людям. Что ты делал, когда тебя несправедливо уволили с работы? Ты рычал и пробовал кусаться. Что до меня, мир не стоит того, чтобы расстраиваться по поводу его несовершенств. Все, что от меня требуется, это протиснуться между глупостью одних и злобой других. Если смотреть на мир трезво, это не слишком сложная задача. А Любовь держит мир в руке, как яблоко, и надкусывает его, когда хочет. Она им владеет, а тот, кто владеет миром, не должен принимать в расчет ничего и никого.

Я все думал, какую карту подобрать для моей красавицы. Малая аркана не для нее, ей там тесно. Вот, скажем, моя карта, выпав кому-нибудь, может означать почтальона. А Любовь не станет гадать, придет ей письмо или нет. Если ей нужно, письмо придет. А если оно не пришло, значит, в нем не было никакой нужды.

Гец: Ты, скорее, описываешь отношение Любови к жизни, чем отношение жизни к ней. Но оставь карты! Признаться, они мне немного надоели. Напоминают пособия для дураков. Я тоже не перестаю думать о Любови. История, которая чуть не свела с ума тебя, взрослого человека, оставила ее психически совершенно здоровой. Она убила человека, она подставила родного отца под суд, и ничто в ней не выло и не молило о прощении. Вместе с тем наша девочка не аморальна. Как же это? Этот вопрос занимает меня как психиатра.

Юцер: Разве психиатрия управляется моралью?

Гец: Меняются времена, меняются нравы, а с ними меняются понятия добра и зла, то есть не только политика и поэзия, но еще и сумасшествие.

Юцер (пораженно): Ты предполагаешь, что люди начнут сходить с ума по-иному?

Гец: Они уже сходят с ума по-иному.

Юцер (задумчиво): Скорее, их сводят с ума по-другому. И знаешь, что? Я не приду завтра вечером к вам. Я буду лежать на диване в своей гостиной, курить трубку и думать ни о чем.

Гец: Что тебе мешает делать это у нас?

Юцер: София. Она погонит меня курить на балкон. А ты будешь занимать меня умными разговорами.

Гец: Ты мне не нравишься. По-моему, тебе понравилось быть сумасшедшим. Иди постриги ногти. Они тебе больше не нужны. Я уже сказал тебе, что Слава отправила заключение в суд. Она влюбилась в тебя, как кошка, и будет драться за тебя, как львица. Как ты это делаешь, Юцер? Как ты покоряешь женщин? Это — одна из загадок, которую я никак не могу разгадать.

Юцер (с досадой): Мы вернулись на тридцать лет назад. Я помню, как ты лежал на тахте, жрал шоколад и канючил насчет секрета покорения женщин. Я никогда никого не покорял, ясно? Никогда и никого. Если я желал женщину, она это чувствовала и приходила ко мне… или не приходила.

Гец: И тебя вовсе не волновало, придет она или не придет?

Юцер: В ранней молодости в этом вопросе был какой-то азарт. Придет или не придет?! А потом азарт исчез. Я думаю, это случилось после того, как меня изнасиловала Капа Сталь.

Гец (после недолгого молчания): А любил ли ты кого-нибудь, донжуан?

Юцер (отвечает немедленно, словно эта мысль давно примостилась на кончике его языка и только ждала, когда кто-нибудь пригласит ее выступить): Да! Да! Теперь я знаю это точно.

Гец (с большим любопытством): И кто же она?

Юцер: Любовь. Никогда и никого я не любил так, как ее. В ней есть все, что я искал. Она коварна, но она и предана. Я, единственный, нужен ей до отчаяния, хотя на самом деле ей не нужен никто. Она прекрасна и отвратительна, сильна и беспомощна одновременно. Ей открыты сердца людей, и она может одарить или убить, а порой способна на оба действия единовременно. Когда она рядом, я счастлив, когда ее нет рядом, моя жизнь теряет всякий смысл. Она забирается в мои сны, как в младенчестве забиралась в нашу с Мали постель. Ляжет сбоку, так деликатно и осторожно, но не пройдет и получаса, как вся кровать принадлежит ей, а мы ютимся по краям и боимся спугнуть это прекрасное видение.