Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Господа разъярены: — Если демонстрацию не разрешат, бойкот будет продолжаться целую вечность, второй раз крестьяне не станут с нами разговаривать.

— Ну, а если не разрешат, что будем делать с деньгами?

— Каждому вернут его взнос, — отвечает Манцов. — Разумеется, за вычетом издержек.

В семь часов автомашина останавливается у виллы губернатора.

Экономка Клара Гель заявляет, что беспокоить господина губернатора сейчас нельзя ни в коем случае.

Приехавшие, однако, очень спешат. В десять крестьяне уже прибывают в Альтхольм.

Тем не менее приходится ждать еще полчаса на площадке перед домом. Затем появляется весь в поту, не успевший побриться асессор Майер. Тембориус вытащил его из постели, дабы иметь под рукой свидетеля.

Беседа была краткой:

Манцов: — К нашему безграничному удивлению, мы узнали, господин губернатор, что вы запретили намечаемое примирение с крестьянами.

Тембориус, резко: — Да. Я запретил. И не подумаю соглашаться на подобное безрассудство. Государственные преступники!

Манцов: — Но ведь все остальные демонстрации на сегодня разрешены. Разве для крестьян существует дискриминирующее право?

Тембориус: — Эта демонстрация угрожает общественному спокойствию и безопасности.

Манцов: — Как представитель города Альтхольма я ручаюсь, что ни один альтхольмский буржуа или рабочий и не помышляет мешать демонстрации.

Тембориус: — А если какие-либо иногородние вздумают учинить бесчинства? Нет, нет, нет. Не разрешу.

Манцов: — Иногородние? Но ведь в руках полиции — перекрыть подъездные пути.

Тембориус: — Не могу же я перерезать общественные коммуникации.

Манцов: — Тогда экономическое согласие не состоится и Альтхольм ждет разорение.

Тембориус: — Государственные интересы важнее.

Манцов: — Но крестьяне уже в пути.

Тембориус: — Шупо встретит их на вокзале и позаботится, чтобы отправить обратно.

Манцов: — Ваша позиция противозаконна.

Тембориус, желчно: — Это уж предоставьте судить мне.

Манцов: — Всего хорошего.

Тембориус молчит.

Выйдя на улицу, доктор Хюпхен с удивлением замечает:

— Вы были невероятно резки, господин Манцов. С губернатором, пожалуй, можно было бы договориться.

— С ним? Где там! Только не показывать слабости. Главное — немедленно дать в газеты громкую статью, расхваливающую нашу работу. Еще одного провала комиссия по примирению не выдержит.

— Это нетрудно.

— Ну, тогда завтра нас ждет успех.

— Почему именно завтра?

— Мы же внесены в списки кандидатов на выборах. Я, Линау и Майзель.

— А-а, понятно… Да, вы пойдете на вокзал, встречать крестьян?

— Какой смысл? Может, они после встречи потребуют только деньги? А денег они теперь не получат.

— И бойкот будет продолжаться? — спрашивает доктор Хюпхен.

— Не думаю. Ведь крестьяне уже согласились на переговоры. Я своей цели достиг.

Половина десятого утра.

Асессор Штайн провожает Гарайса на вокзал.

Супруга уже уехала, вещи отправлены. И вот его провожает последний, единственный верный друг.

Они идут по многолюдной в этот час Буршта, кое-кто здоровается с бургомистром, многие смотрят на него, но не узнают, многие узнают, но не замечают.

— Говорят, что мы, политики, вероломны, — усмехается Гарайс. — Людишки очень мило демонстрируют это качество сами… Что ж, в Бреде будет лучше.

— Лучше ли?

— Конечно, лучше. Здесь я многому научился. Теперь буду делать все по-другому.

— Что именно?

— Вообще все. Думать иначе. Смотреть иначе… Сами увидите. Как только огляжусь, вызову вас.

— Хорошо бы, — говорит асессор. И после паузы: — Давно хотел спросить вас, господин бургомистр: вы помните тот вечер, накануне демонстрации?

— К сожалению, — бурчит Гарайс.

— Собственно, был уже не вечер, а ночь. Мы пошли прогуляться. Упала звезда…

— Возможно. В июле и августе падает масса звезд.

— Вы тогда задумали какое-то желание. И собирались мне рассказать, что вы себе пожелали.

— Я что-то пожелал себе? Чепуха, Штайнхен! Ничего в жизни не желал себе, кроме работы. Независимо от падающих звезд. Ну, самое большее, в минуту безумия, — работы без осложнений. Но это все равно, что пожелать наяву перпетуум мобиле.

— Нет, вы все-таки что-то пожелали, — настаивает асессор.

— Не будьте смешным. Если я и задумал какое-то желание, то давно о нем забыл. Разумеется, ничего подобного у меня не было. Это вы задумали что-то.

— Странно получается, — рассуждает асессор. — Вы что-то пожелали. Вам очень, очень чего-то хотелось. И вот вы так никогда и не узнаете, сбылось ваше желание или нет.