Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Почему вы, собственно, не доверяете, господин Штуфф? — спрашивает Манцов. — Если бы не позднее время, мы пошли бы сейчас в сберегательную кассу и вы убедились бы, что двадцать пять тысяч — есть.

— В жизни не поверю, что они насобирали деньги. Знаю я альтхольмцев! Вы хотите нас надуть. Знаете что, дайте-ка я поговорю с заведующим кассой или с главным кассиром.

— Пожалуйста. Сейчас позвоним. Но сначала я хотел бы вам кое в чем признаться…

— Валяйте. Я так и думал, что здесь нечисто.

— Я одурачил Гебхардта. Из всей суммы он один внес десять тысяч.

— Ни за что не поверю.

— Пусть похвалится, если хочет! Я ему подбросил через Майзеля, будто обер-бургомистр Нидердаль сказал: «Гебхардт, тот ничего не даст, ну в крайнем случае, марок пятьдесят». И Гебхардт выписывает мне тысячу… Я покосился на цифру и сказал: «Я бы приписал еще один нолик справа, господин Гебхардт. Ведь у вас все-таки „роллс-ройс“, тысяча к нему никак не подходит. Тысячу и Нидердаль даст». Со стоном, однако нолик приписал.

Штуфф ухмыляется: — Если вы сделали именно так, верю. Но меня злит, что Гебхардт все же не раздумал из-за этого ехать на Ривьеру, он только не решил еще, на чем ему теперь сэкономить. Уж рождественских премий его персоналу не видать.

— Значит, сделаем так: к десяти утра сбор у «Тухера». Шествие через город к Аукционному павильону. Торжественная передача знамени медицинским советником доктором Линау. Перед строем всех союзов бывших фронтовиков. Обратный марш со знаменем и музыкой по городу. Всеобщий пир во всех трактирах.

— А деньги?

— Также вручат в Аукционном павильоне.

— Почему, собственно, не сегодня или завтра?

— Потому, что мы тоже вам не совсем доверяем, Штуфф. А если крестьяне не приедут, не подчинятся приказу…

— Приедут.

— …тогда я опозорен. За три дня до выборов. И мне придется выкладывать денежки.

— Крестьяне приедут.

— Ну что вы такой недоверчивый. Ведь если я не выплачу деньги, мне же крышка. Тогда в Альтхольме моя карта бита. И неизвестно, что мне потом ждать от жизни.

— Правильно, — твердо говорит Штуфф. — Не так уж вы просты, господин Манцов.

— А теперь давайте где-нибудь отметим, для начала, наше примирение… В «Арконе» изумительные куропатки. Их делают с ягодами можжевельника и еще с какими-то чудесными травками. Наслаждение, скажу вам, да под старое, крепкое бордо…

— Спасибо, сейчас не могу, — отвечает Штуфф. — Надо зайти в одно место. Но часика через два загляну…

Штуфф медленно идет по темному городу.

«Собственно, этот не лучше, — размышляет он. — Даже хуже. Гарайс — свинья, но он хоть что-то делал. Манцов — свинья и ничего не делает. Плохая смена для Альтхольма». По тускло освещенной Штольперштрассе навстречу ему идут двое. «Легок на помине», — отмечает про себя Штуфф и вслух говорит: — Добрый вечер, господин бургомистр.

Гарайс останавливается: — Добрый вечер, господин Штуфф. Опять в Альтхольме?

— Надо. Крестьяне…

— Ну как, будет что-нибудь с примирением?

— Да, на следующей неделе.

— Денег наскребли?

— Каких денег?

— Я в курсе дела, господин Штуфф, все еще. Двадцать пять тысяч?

— Уже есть.

— Неужели это доставляет вам удовольствие?

Штуфф медленно поднимает на Гарайса покрасневшие глаза: — Удовольствие? Видит бог, нет, господин бургомистр. Но ведь что-то надо делать. Нельзя же только пьянствовать и блудить.

— А крестьяне вам нравятся?

— Крестьяне? Что я о них знаю? В сущности, такой же базар, как и здесь. С той только разницей, что еще больше суют нос в мою кухню.

— Поехали со мной, господин Штуфф. Захолустный промышленный городишко, в котором еще ничего-ничего не случилось.

— Я слишком стар и изношен, — говорит Штуфф. — Я уже не понимаю, есть ли какой-нибудь смысл во всем. Не выношу вас, красных. Такой уж я есть, и меня не переделаешь… Желаю вам самого доброго, бургомистр.

— Спасибо. Спасибо еще раз и за то, тогда, господин Штуфф… До встречи.

— Вряд ли, вряд ли. Всего хорошего, господа.

— Всего хорошего, господин Штуфф.

Штольперштрассе, 72. Штуфф отворяет калитку.

Проходя через двор, он видит, что в окнах темно, хотя еще нет девяти. Он нашаривает в кармане спички.

Дверь не заперта. Штуфф входит.

— Кто там? — спрашивает женский голос. — Не входите. Не желаю никого видеть.

— И меня? — Штуфф чиркает спичкой и зажигает лампу.

В комнате беспорядок… Уже много дней здесь не убирали. Растрепанная женщина сидит в застывшей позе у окна. Дети спят полураздетые. Постельное белье грязное.