Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Майер не прочь заранее перемолвиться с Гарайсом словечком, ведь у него сложилось такое впечатление, что в Штольпе, в том большом сумрачном кабинете, охотно восстановили бы согласие с этим человеком… Но предпринимать подобный шаг на свой страх и риск? Ведь любое словечко накануне такого процесса может быть истолковано весьма превратно… Влияние на свидетелей… Лучше обождать. Не станет же Гарайс вести себя столь уж неблагоразумно…

Незадолго до одиннадцати Гарайс появляется в зале. Совершенно спокойно подходит к судейскому столу. Держится уверенно.

— Шут гороховый, — ворчит Штуфф. — В сюртук вырядился, ну и гусь!

Выслушивая текст присяги, Гарайс, к сожалению, вынужден прервать судью: — Прошу без религиозной формулы, — решительно говорит он после первых слов присяги, и председатель извиняется.

Затем Гарайс дает показания.

Он не был против демонстрации. Но когда в прессе опубликовали открытое письмо крестьянского вожака Франца Раймерса, призывавшего к митингу у тюрьмы, это его озадачило. Поэтому он договорился с сельским хозяином Бентином, что тот перед началом демонстрации зайдет к нему со всеми вожаками для объяснений. Бентин, однако, не сдержал обещания.

Сам он около полудня отправился домой, чтобы приготовиться к отъезду в отпуск.

Пока Гарайс говорил, к нему медленно, шаг за шагом, двигался адвокат в черной мантии. Желтоватая лысина адвоката была наклонена, руки спрятаны в складках мантии.

Если бы не эта мрачная тень, надвигающаяся на свидетеля, все было бы в порядке. Ибо от бесстрастной речи Гарайса веяло покоем и ясностью. Но вот защитник поднимает правую руку, глядя на председателя.

— Позвольте мне задать свидетелю несколько вопросов, которые, возможно, прольют совсем иной свет на его показания.

Председатель жестом выражает согласие.

Защитник опускает глаза. И с потупленным взором медленно задает вопрос: — Господин бургомистр, не состоялось ли в день накануне демонстрации совещание с представителями губернатора?

— Состоялось.

— Не участвовал ли в этом совещании и старший инспектор полиции Фрерксен?

— Господин Фрерксен присутствовал.

Защитник спрашивает еще медленнее: — Не было ли сказано представителями губернатора на этом совещании, что движение «Крестьянство» опаснее КПГ, и поэтому против него следует применять особо строгие меры?

Гарайс переменил положение: он стоит теперь лицом не к судейскому столу, а к защитнику, и разглядывает его. Советник юстиции Штрайтер, чуть склонив набок голову, смотрит снизу на гиганта. Гарайс отвечает так же медленно и по-прежнему спокойно:

— Совещание с представителями губернатора продолжалось довольно долго, час, может, и два. Так что дословно я отдельных высказываний не помню. Но не думаю, что были произнесены слова в только что упомянутой формулировке. Что касается содержания переговоров, то мое мнение разошлось с мнением представителей провинции. Это расхождение остается и по сей день. Власти желали полного запрета демонстрации. Я же не видел для этого ни юридического повода, ни внутриполитического основания. Я отклонил запрет.

— Так я и знал! — стонет за столиком асессор Майер. — Все рухнуло. О, мой шеф! Мой шеф!

Защитник спрашивает далее:

— Могло ли третье лицо сделать вывод из слов губернских представителей, что властям было желательно прибегнуть к исключительно строгим мерам против крестьян?

Гарайс секунду-другую медлит с ответом. Его взгляд скользит к тому месту в зале, где уселся старший инспектор.

Но это всего лишь секунда-две. Затем он отвечает с прежним спокойствием: — Да, такое впечатление действительно создалось. Должен добавить, что примерно четверть часа я отсутствовал на совещании — вышел побеседовать с сельским хозяином Бентином. О чем в это время разговаривал старший инспектор Фрерксен с представителями губернатора, я, естественно, не знаю. Но когда я вернулся, он, несомненно, был убежден, что властям желательно применить особо строгие меры. Я не оставил его в сомнении насчет того, что у меня были иные пожелания.

— Продал Фрерксена, продал! — ликует Штуфф за столом прессы.

— Итак, старший инспектор Фрерксен, — констатирует защитник, — был убежден, что власти желают применить особенно строгие меры против крестьян. Действовал ли господин Фрерксен в дальнейшем согласно желанию своего непосредственного начальства или же вышестоящего, — адвокат чуть медлит, — об этом мы можем заключить по его поведению во время демонстрации.