Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Давно бы так, окаянный, — подъезжая, беззлобно сказал Куземко. Он тяжело дышал после долгой бешеной скачки. С дымной широкой спины его чалого коня пластами сползала пена.

Ачинские казаки плотным кольцом окружили киргизов, наперебой загалдели, высказывая предположения, зачем понадобился Табун красноярскому воеводе. А клещеногий Табун глядел на них, и лукавая улыбка кривила его морщинистое смуглое лицо: чему они радуются? Кто из русских посмеет не в бою тронуть киргизского «лучшего» князца? Кому захочется испытать гнев государя-батюшки, когда вся Киргизская степь войною поднимется против сибирских городов?

— Ворон негодный похвалится птицам, скажет: «Я лебедя сшиб». Казаки целым отрядом скажут, наверное: «Табуна мы поймали», — и он рассмеялся хриплым старческим смехом. Да, он был уже стар, а старику, как известно, не зазорно идти в плен.

Бабук грудью коня разорвал крепкое кольцо казаков, вплотную подъехал к Табуну, смерил князца быстрым презрительным взглядом.

— Ты Табун? Тьфу! — через губу сплюнул Бабук и с силой вытянул плеткой киргизского князца по сгорбленной узкой спине.

Табун покачнулся в седле и сразу обмяк, и в ожидании нового удара безропотно втянул голову в плечи.

Сломленный многими нелегкими годами и стремительным монгольским вторжением в Киргизскую степь, начальный князь Ишей снова, казалось бы, с ничего, расхворался и слег в постель. И опять в его окуренной можжевельником Большой юрте в присутствии самых близких родственников больного неистово камлал великий шаман Айдыр. Он с яростью бил колотушкой в басовитый бубен, неистово кружился вокруг костра, выкрикивая одному ему понятные слова. Захлебывался от удара бубен, на разные голоса звенели колокольцы и железки на кожаном кафтане шамана, хлопали по шаманским лопаткам привязанные сзади крылья горного орла.

Жены, сыновья и дочери Ишея с суеверным трепетом и страхом следили за всемогущим вещим Айдыром, который ветром несся через многие горы и степи за злыми и добрыми духами. Одних он ласково уговаривал помогать Ишею, других — не делать ему плохого.

В юрту заносило пьянящий запах требухи и парного мяса. По требованию шамана в жертву духам предназначалась любимая лошадь Ишея. Старики перед входом в юрту разделывали ее кривыми острыми ножами, чтобы сегодня же без остатка съесть на празднике по случаю скорого выздоровления больного.

Ишей не видел вскинутую на жерди гнедую шкуру убитого скакуна, не слышал ни тяжелых вздохов бубна, ни гортанных выкриков известного шамана. Откинувшись на подушки, он думал о судьбе подвластной ему степи. Он любил эту степь, как ребенок любит свою мать и юноша — свою возлюбленную. Он не изменил родной степи: здесь он появился на свет и здесь умирает.

О злой бог Эрлик-хан, как жестокосерд ты, выбрав для Ишеевой смерти время больших испытаний, выпавших на долю народа. Разве тебе не известно, что монголы пограбили многие улусы тубинцев, езерцев и алтырцев? Только предприимчивость Ишея спасла от той же участи алтысар. Почему ты, о Эрлик, не наслал смерть на сильного и лукавого Алтын-хана, который еще не раз разбоем придет в Киргизскую степь! Кто сможет противостоять ему, когда не станет Ишея?

О мудрый Номча, ты завещал вечную борьбу с русскими. Но ты не сказал, как быть с джунгарами и монголами, принесшими в степь не меньше, а больше горя. Не потому ли половина народа откачнулась к Белому царю?

Мудрый Номча умел собирать воедино разноязыкие улусы Киргизской земли. Воинственные алтысары ему обязаны своим господством над всеми племенами и родами. Почему же он не сказал, как обуздывать строптивых, непокорных князцов, каждый из которых умеет видеть лишь свою выгоду?

А Кочебай, старший брат, клявшийся в год Зайца на верность Москве, почему он дал совет князцам присягать русским, а сам откочевал подальше от городов — на таежную речку Ою? У него в юрте висела шкура снежного барса, и он сам был подобен барсу, когда врубался в боевые порядки врагов. Почему же он не решил судьбы степи, а заставил Ишея в эти скорбные лета решать ее? Кочебай умирал спокойно, почему же Ишей должен кончаться в душевных муках, заботясь о том, что будет завтра с его народом?..

Когда же великий шаман закончил камлать и обессиленный свалился с ног, Ишей стынущими губами попросил всех выйти из юрты, разрешив остаться только Айкану и Иренеку. Почему князь оставил именно их, никто толком не смог бы объяснить. Правда, это были старшие сыновья Ишея, но он не меньше любил и младших, с которыми тоже следовало бы поговорить прежде, чем покинуть этот, далеко не лучший, залитый слезами и кровью мир. И почему Ишей должен был умирать, если великий шаман сказал всем, что духи согласились не беспокоить болезнями начального князя?