Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Умолчал он и о Харином посещении, о крутом споре с целовальником. Пустой то спор, что пузырь мыльный, и знать о нем Ивашке совсем не для чего. И, пожалуй, деду сейчас впервые захотелось напрочь порвать с прошлым, никогда более не вспоминать о том, что было.

Федорко прибежал с улицы румяный, запыхавшийся, с холщовой торбой в руках, а в торбе — еще теплые пирожки, шаньги, калачики. Сунул торбу деду, а сам стремглав кинулся к Ивашке, повис на шее, завизжал, как поросенок.

Вскинул его Ивашко и посадил себе на плечо, и стал, приплясывая, кругами бегать с ним по двору. А сгорбившийся Верещага поглядывал на них и швыркал носом, готовый разреветься.

Пообедали, еще было много разных разговоров, а потом на саночках катали по улицам Федорку, завернули на берег Енисея, на ледяную катушку, устроенную для потехи по приказу воеводы. В снежном вихре с криком и ревом летали расторопные казачата с крутой горки, а наблюдавшие за ними взрослые, что стояли по сторонам катушки, так и сыпали в мальцов похвальбой и беззлобными шутками. Случившийся здесь Харя пробрался сквозь толпу к Верещаге и церемонно поздравил деда с благополучным возвращением постояльца.

— Домешкался — на себя пеняй, — злым шепотом сказал он деду.

— Не стращай, дьявол, худо спать буду, под себя пущу, — ответил тот.

Харя гневливо повел блудливыми глазами, и этот его взгляд не ускользнул от Ивашки, который с удивлением спросил Верещагу:

— Про что он?

— Да про женок, — Верещага коротко и смурно усмехнулся в обвисшие седые усы.

На второй и третий день праздника Ивашко никуда не выходил из дому, все ждал, что воевода пошлет за ним. Но воевода тоже гулял, он любил выпить, ему на Святках было не до расспросных речей.

Об Ивашке вспомнили уж к концу праздника. Не кто иной, как Родион Кольцов, с поцарапанным, чужим лицом чуть свет предстал перед Ивашкой. Облобызался троекратно, с чувством, и ударился в разговоры про немирную орду Киргизскую да про Алтын-хана. Не раз бывал он в ратных походах против несговорчивых степняков и знает их нрав лукавый: верить им никак нельзя, особенно же потому, что киргизы близко породнились с монголами и подражать тем во всем стали.

— Киргиз кроток, когда он аманатом в остроге, — щуря грустные большие глаза, говорил Родион. — За него тут вносят ясак родичи. А выпустишь на волю — поминай как звали! До самого Алтын-хана бежит без оглядки и далее.

— Пугать не надо, — сказал Ивашко, и сам удивился своей дерзости в разговоре с атаманом.

— Оно так. О чем я и толкую. Годков пять тому казак Ондрюшко Сорокин испугал ясачного, что грамотка пришла от царя тому ясачному голову отсечь и за ноги его повесить и всем прочим из его племени, мол, тоже головы отсечь, и для той-де смертной казни государь прислал саблю на них. Так подгородные татары хотели скопом бежать спасаться. Ладно, что воевода про то дознался. Ондрюшку потом на дыбе пытали в Спасской башне и по улицам кнутом били: не отгоняй ясачных от государевой милости.

— На Москве за такие измены ему бы обрезали нос и уши, — хмуро проговорил Ивашко. — Ясачных ласкою привечать надобно — так велит государь.

— Ясачный, он не скотина — понимает что к чему, — вступил в беседу Верещага, радый атаманову приходу.

— Оно так, — Родион рассудительно развел дюжими руками.

— А оружия с огненным боем государь-батюшка продавать иноземцам не велит, — Ивашко резко повернулся к Родиону. — Почему ж тебе эта грамотка на ум не пришла?

Атаман и глазом не повел, его не смутила жесткая речь Ивашки. Наоборот, он вздохнул сейчас с явным облегчением. Он был готов к этому трудному разговору, но только не решался его начать. Ответил Родион не сразу: обдумывал хорошенько, что сказать.

— На пищали клейма нету-ка. Вот и гадай, чья она. Мунгату ж и его Хызанче какая вера, коли они ни в чем не прямят государю, из-под Красного Яра к киргизам подались. Так бы я молвил и тебе, и воеводе. Мне ведь иное говорить не подобает: знаешь, поди, что полагается за такой торг. Но тебе, Ивашко, откроюсь: поменял ту пищаль на десяток соболей. И греха в той мене не вижу. Не у нас пищаль купят люди киргизские, так у тех же джунгар, да по малой цене супротив нашего.

— Из наших пищалей да по городу и стрелять будут? — повысив голос, сурово спросил Ивашко.

— Оно так, — немного подумав, спокойно ответил Родион. — Да ведь и Красный Яр не Москва, где царское слово блюдется нерушимо. Вон царев указ на острожное ставление пришел. А ведь опять мы острога не срубим.