Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

На третьи сутки, проспавшись, Степанко сам отправился к атаману. И Степанке сразу же повезло: он застал Родиона дома, в просторной, прокуренной табаком избе. Но тот, как и следовало ожидать, был изрядно пьян. Сидя на голом полу в одних исподниках, в опорках, атаман в бочонке с солеными огурцами, которыми он любил закусывать, купал здоровенного старого кота. Кот захлебывался, извивался, как змея, и пронзительно кричал, стараясь покрепче вцепиться когтями в хозяина. Из глубоко прорезанных полос на крупных руках и отекшем лице Родиона стекала и капала на исподники алая кровь.

Родионова женка, опершись на ухват, с тоскою и страхом поглядывала на привычные ей дикие забавы пьяного мужа. А пятилетний сын смотрел на отца, свесив лохматую голову с полатей, и хохотал раскатисто, как взрослый. Его веселила придуманная отцом игра, в которую и сам бы он поиграть не прочь, да боялся драчливого кота.

— Здравствуй, Родион Иванович! — мягко, с почтением сказал Степанко. — С Рождеством тебя Христовым.

Атаман медленно ощупал гостя тусклыми глазами и вдруг узнал, отшвырнул мокрого кота в сторону:

— Проходи, разумный человек, смело садись за стол. Ноне, поди, день не постный.

— Сыт я, Родион Иванович.

— Бражничать будем, залихват! Неси-ко нам, женка, водки смородиновой, дюже хмельной, чтоб с ног валила!..

Степанко понял, что сегодня никакого разговора с хозяином у него не получится. Скажи ему про дело, так он, оглашенный, сразу к Ивашке кинется, заскандалит, тем и погубит себя. Весь город сразу узнает о его, атамановой, вине.

В пестрой суете дней Ивашко не часто вспоминал о Красном Яре. Он знал, что Федорко остался в надежных руках: Верещага накормит и напоит сиротинку, убережет от всякой хвори. Так было до самого Ивашкина отъезда из Мунгатова улуса, а тронулись в дорогу — только и думал о парнишке, а более того — о несладкой его доле. Жил где-то в степи мирный кочевник, пас скот, зимой уходил охотиться в тайгу, и были у него, горемыки, как у всех, жена, дети. Потом сразу, в один час, ничего не стало. Налетели на степь чужие племена, отогнали себе скот, сожгли юрту, самого кочевника неведомо за что побили до смерти, а семью его взяли в полон, чтобы продать, как баранов, в иные земли. Как давно то было? Ничего не знал, ничего не помнил Федорко. Значит, тогда он был совсем-совсем малешенек.

Ивашко привязался к Федорке и не только потому, что их судьбы удивительно походили друг на друга — мало ли на свете похожих судеб, — парнишка оказался на редкость смышленым, доверчивым. Заботы о нем заполнили ту пустоту, которую носил в себе Ивашко, распрощавшись с Москвой, с близкими и дорогими ему людьми.

Любил ли Ивашко свою мачеху? Любил, хотя и сознавал, что он для нее всегда был лишь забавой, она не столько думала о нем, сколько о самой себе. И когда он уезжал в Сибирь, мачеха горько оплакивала не его судьбу, а свое одиночество. Однако она не так уж и одинока — у нее на выданье две дочери. Но сын один, он — Ивашко.

Еще нет-нет да возвращалась Ивашкина неспокойная мысль к нежданной встрече с Итполой. Увидеть бы отца хоть одним глазом, каков он. Может, так же коренаст и круглолиц, как Итпола, а может, худ и поджар, как сам Ивашко. Но почему тогда приехал к нему не отец? Видно, он давно уж выкинул из памяти пропавшего мальчонку, даже имя его позабыл. И теперь встретились бы, словно чужие.

Заболело, заныло сердце, когда Ивашко из-под ладони увидел город, туго запеленатый синим снегом. И невольно поторопил усталого коня, почувствовав, что тоска по Федорке стала уже невыносимой. Она, будто ждавшая этой минуты, всею своей тяжестью вдруг навалилась на Ивашку. Мальчишка, только он один был близок здесь, во всей бескрайней Сибири, киргизу Ивашке, к нему и рвался он.

Несмотря на раннее время, Федорки дома не было: еще затемно он второпях оделся, сунул ноги в теплые валенки и убежал колядовать с казачатами. Во дворе Ивашку встретил Верещага, запрыгал вокруг потного, усталого коня, неловко ткнулся бородой в распахнутую грудь постояльца.

— Заплечный мастер Гридя поймал тайменя с пуд, — обрадованный дед сразу же принялся перебирать самые важные, на его взгляд, городские новости. — Хлебушко вздорожал на торгу, а мясо подешевело. И еще воевода плетьми штрафовал двух женок с Покровского края — уж и выли, суки!

И лишь о том не сказал Верещага, что одноглазый Курта сдержал слово: прислал Ивашке юрту. И ту юрту — кошму и решетки — дед на пыльный чердак поднял, чтоб она ему глаза не мозолила. Пусть ее там, треклятую, моль поточит!