Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Он откровенно грозил, строптивый, обидчивый в споре князец Шанда Сенчикеев. Он давал Ивашке понять, что подобру ни за что не уступит красавицу Ойлу. А если уж не получится, как бы ему теперь хотелось, он рассчитается с Ивашкой, а если не с ним, так с девушкой. Шанда мстителен и жесток, он исполнит свою угрозу. Но Ивашко не мог отступиться от Ойлы: будь что будет, а он заберет ее на Красный Яр.

И когда Ивашко ходил в юрту к Мунгату, он делал это не ради привычных, давно надоевших бесед с Мунгатом, а ради скорой женитьбы на Ойле. Слово главы рода в улусе всегда было законом, тем более слово честолюбивого Мунгата. И если Ивашко ближе сойдется с Мунгатом, тот не станет противиться свадьбе Ивашки и Ойлы.

Ивашкины частые отлучки к хозяину улуса не на шутку обеспокоили Степанку, который все еще не верил киргизу до конца, подозревая его в тайных сношениях с сородичами. Как-то Ивашко допоздна засиделся в Мунгатовой юрте, и Степанко встретил киргиза сурово:

— Не дело затеял, толмач.

Ивашко рассердился тогда на Степанку, в ярости скрипнул зубами, но все же сдержался. А потом, глядя, как Степанко со вздохами и сопением снимает сапоги, чтобы лечь спать, Ивашко вдруг унесся мыслями на Красный Яр. Живы ли там Федорко и Верещага? Нет ли у них в чем великой нужды какой? Хоть бы уж поскорее покончить все посольские дела да попасть в город.

И тут подумал, что ему никак нельзя уезжать отсюда, пока не появится Маганах — единственный мужчина в юрте Тойны. Когда Ивашко насмелился снова заговорить о предстоящей свадьбе, Ойла кротко сказала:

— Спроси Маганаха. Я должна его слушать, — и, немного помедлив, произнесла с тихой грустью: — Твой бог совсем тощий и совсем голодный, как мы с ним жить будем? Я видела твоего бога в юртах казаков. А бог Кудай толстый, у него жир на губах и пальцы в сметане.

— Русский бог тоже сыт — ему деньги дают. Он-то сребролюбец, — вспоминая что-то свое, ответил Ивашко.

— Зачем деньги?

Ивашко посмеялся в душе ее бесхитростным словам и решил, что нужно придумать себе какую-то хворь, чтобы этим отсрочить поездку. И теперь, мостясь на кошме спать, он сказал Степанке:

— Утроба болит, башка болит. Как поеду?

— Башка? Поменьше бражничай.

Сам же Степанко каждодневно преуспевал в выпивках. Утром, еще затемно, Якунко приносил ему от Хызанчи высокий кувшин вина. Степанко, оставшись в юрте один, выпивал его целиком и тогда молча валился на кошму, и, свернувшись в комочек, спал непробудным сном до самого вечера.

— Как поеду больной? — говорил свое Ивашко.

Степанке не хотелось оставлять киргиза в улусе. Одно дело, что здесь его считают своим и как бы не сговорили перейти в басурманскую веру, бежать на Июсы, — за Ивашкой следить будет некому, и не было бы греха пагубного, изменного. Поэтому Степанко сразу согласился на отсрочку с отъездом:

— Ладно, поправляйся. Тронемся дня через три.

Быстрыми птицами пролетели три дня, пора было ехать домой, а Маганаха все не было. Степанко ждал только, чтоб угомонилась вдруг невесть откуда завернувшая в степь метель. И тут неожиданно вспомнил Ивашко свой разговор с Итполой, когда тот похвастался пищалями. Если передать Степанке, что сказал Итпола, сын боярский должен будет провести неотложный сыск о покупке киргизами оружия у русских, а это займет немало времени.

— Не наша забота сыскивать про пищали, — поначалу отрезал Степанко, однако заброшенная киргизом мысль не на шутку обеспокоила его. Государь Алексей Михайлович под страхом смертной казни запретил продавать пищали иноземцам, а также порох и дробь. Но кто-то прельстился соболями, да конями, да баранами и нарушил запрет. И чем больше думал об этом Степанко, там неизбежнее казался ему тщательный сыск. Уже на другой день он попросил Ивашку узнать у Мунгата про пищали.

На Ивашкин прямой вопрос, есть ли в улусе какое-нибудь русское оружие, Мунгат отвел раскосые глаза и уклончиво ответил:

— Зачем пищаль? Кого стрелять буду?

— Может, про то знаешь, кто во грех киргизам пищали возит?

— Калмыки возят, монголы возят.

— А порох из которых мест?

— У калмыков покупаем, однако.

Так Ивашко ничего толком и не узнал. Тогда Степанко стал вести тайный сыск через Якунку и, к своему немалому удивлению, сразу же достиг цели. Покладистая молодуха Хызанче не только призналась ему, что у Мунгата есть пищаль, но и принесла ту пищаль по просьбе Якунки в посольскую юрту. Повертели казаки винтовку в руках, осмотрели со всех сторон — русская, мало пользованная, таких на Красном Яру было раз-два и обчелся. Но где купил пищаль осторожный Мунгат, Хызанче не могла сказать — не знала. Выпроводили женку — позвали самого Мунгата, без особого труда уличили в подлом обмане, и он теперь уже ничего не скрыл: