Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Все стареет на земле, и я стал стар. Скоро похоронят меня в таком месте, к востоку от которого будет широкая поляна, к северу — гора, к югу — дорога, а к западу будет река или озеро. Но пока этого не случилось, я представляю вам будущего Алтын-хана. Слушайтесь моего сына, как слушались меня, давайте албан на каждый год. Отойдете от него — кровью вашей затопит вашу неверную степь. А будете за ним — удостоитесь его щедрой милости. Затем я и пришел к вам, чтобы представить моего несравненного сына.

Высказав свою волю, Гомбо Эрдени, заплетаясь расшитыми золотом сапогами и опираясь на плечи дюжих телохранителей, вышел из шатра. Тогда заговорил Лопсан-тайша:

— Отец мой и повелитель мой, не знающий себе равных великий Алтын-хан не держит вас у себя, идите к своему народу и заботьтесь о процветании его.

Лопсан-тайша говорил медленно и властно, из-под желтого выпуклого лба ощупывая киргизских князцов грозными и немигающими глазами. У князцов не оставалось никаких сомнений, что с ним будет ладить куда труднее, чем с Гомбо Эрдени. И если он когда-нибудь и пойдет против русских, то только ради собственной большой выгоды, а не в защиту киргизов.

Князцы в тот же день получили своих зачепраченных и оседланных коней и, боясь, как бы Алтын-хан чего не передумал, скоро разъехались по собственным улусам, у кого они остались на местах после жестокого погрома. Чьи же улусы откочевали неизвестно куда, те киргизы ехали прямо к начальному князю.

Однако в холодной аманатской юрте оставался один человек, о нем сначала все позабыли, но судьбу его нужно было тоже решать. Зайсан Дага-батор вкрадчиво спросил у Лопсан-тайши:

— Как быть с пленным?

Лопсан знал, о ком идет речь. Конечно, пастуха по всем законам степи нужно было умертвить, он заслужил смерть своим опрометчивым, дерзким поступком. Но он честно исполнял долг воина перед своими хозяевами, и за это достоин прощения, тем более, что киргизы — друзья Алтын-хана, его подданные, а цирик, к счастью, остался цел и невредим.

— Прогнать пастуха пешим!

На студеном декабрьском рассвете, когда все кругом голо, уныло и бесприютно, перед неблизкой дорогой загудел, завозился монгольский лагерь. Дробили камень копыта коней, суетились у седел цирики, недовольно кричали под тяжестью вьюков верблюды. У цветного шатра Алтын-хана враз призывно ударили гулкие барабаны из бычьей кожи, их нетерпеливый голос был далеко слышен в сухом морозном воздухе.

Чтобы не задерживаться в пути, привычные к воинским походам монголы закололи накануне коров и овец, мясо везли теперь в торсуках на вьючных седлах. Впереди войска ушли лишь табуны боевых коней, взятых в киргизских улусах.

К полудню заснеженная долина Ербы и Теси опустела. Черная река конницы выплеснулась на холмы и через березовое мелколесье покатилась в серую хмарь тумана. Впереди войска под своим зеленым знаменем гарцевал на резвом арабском бегуне Мерген-тайша. За его полутысячей вздымали копытами снег тысячные колонны Алтын-хана во главе с испытанными в боях тайшами и зайсанами. Походный монгольский строй замыкали Гомбо Эрдени, Лопсан, ханская свита и охрана — все на добрых серых аргамаках под парчовыми и камчатыми чепраками.

Зайсан Дага-батор, ехавший с другими приближенными хана позади войска, вскоре после того как монголы выехали в открытую степь, заметил бредущего по колени в снегу человека. Когда колонны ускоряли шаг, торопился и человек. Когда они останавливались, останавливался и он. Дага заинтересовался, что это за путник, почему он идет все время по монгольской военной дороге, и послал одного из цириков ханской охраны выяснить это. Вернувшись, цирик сообщил, что за войском идет качинский пастух.

— Разве он не благодарен нам, что мы отпустили его живым? — с кривой усмешкой сказал Лопсан-тайша, услышавший разговор Дага-батора с цириком.

Первая ночевка монголов была на реке Абакане, у горы Изыхтаг, в том месте, где река прибивается к нависшей над ней угрюмой скале. Юрт не ставили, лишь разводили костры да устанавливали с наветренной стороны стенки из войлока и чия, защищавшие воинов от бурана. Когда цирики поужинали и стали готовиться ко сну, Дага-батор взял из котла кусок вареной баранины и сам повез его в степь. Зайсан долго ехал по взвихренной непогодой снежной пустыне и хотел уже вернуться. Но тут заметил Маганаха, прижавшегося спиной к огромному погребальному камню.

— Возьми! — словно собаке, швырнул ему мясо Дага-батор.