Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Маганах на лету схватил жирный кусок баранины, вцепился в него острыми, как ножи, зубами. Дага с любопытством наблюдал, как жадно ест пастух, и спросил:

— Тебе нужен конь?

Тяжело поднимаясь с ледяной земли, Маганах кивнул на свои усталые ноги.

— Так что же ты здесь? Табуны пасутся по ту сторону лагеря. — Дага-батор показал на обрывисто падающую в Абакан скалистую гору Изых-таг.

— Мне не нужен чужой конь, а моего Чигрена я не вижу. Пешком не сумею догнать его, но я найду Чигрена, когда приду в вашу степь! — проговорил Маганах.

— До нашей земли ты будешь идти месяц.

— Ой, готов идти целый год!

— Что же, испытай свое счастье, — сказал на прощание Дага-батор.

Теперь после каждого ночлега зайсан стал оставлять на стоянках немного мяса или сушеного сыра. Верная, преданная дружба человека со скотиной вызывала уважение у степняка, и если бы киргизских коней не угнали далеко вперед, Дага-батор, пожалуй, вернул бы Маганаху Чигрена.

На четвертые сутки пути, когда конница Алтын-хана вышла на кочевья бельтырских родов, пастух совсем потерялся в степи. Как ни оглядывался Дага, приподнимаясь в седле, он не увидел на воинской дороге маленькой точки.

Маганах свалился в горячке. Хворь подкралась к нему внезапно. Ночь он провел в заброшенной корьевой юрте, кое-как согрелся у костра и поспал. А утром у него приключился сильный жар, в ушах зазвенело, ноги совсем ослабли и не шли. Маганах плашмя упал в снег и наверняка бы замерз, не наткнись на него случайно проезжавший долиной бедный охотник. Он поднял беспомощного, бредившего Маганаха в седло и увез в свой улус на Камышту-реку.

Только через неделю больной пришел в сознание. Заботливая жена охотника стала поить его горячим кобыльим молоком и три раза в день давать ему пригоршнями зерна кедровых орехов, которые выбивают из человека любой недуг, делают сильным.

Едва Маганах поправился, он засобирался в путь. И дорога его лежала теперь уже не в родную степь, а за Саяны, в неведомое Алтыново ханство. Узнав об его намерениях, охотник стал отговаривать Маганаха:

— Зимою ты не дойдешь до кочевий монгольского хана. Да если и дойдешь, коня тебе никто не отдаст. А украдешь — поймают, убьют.

— Ой, не поймают! — упорствовал Маганах.

— Чужая земля не защитница. Иди-ка ты, парень, в свой улус. Я еду к тестю и подвезу тебя, там уж недалеко до Тумны.

Задумался Маганах над своей неудачливой, своей несчастной долей. Обидно и позорно ему возвращаться домой без Чигрена. Но охотник прав, однако: замерзнет в горах бедный пастух, а в улусе его ждет мать, ждут сестренки. Он должен работать, чтобы у них был айран и было что поесть. А весной станет видно: может, и доберется он тогда до земли ненавистного Алтын-хана.

Езерские и алтысарские улусы, покинув темную спасительную тайгу, возвращались в степь к своим извечным родовым кочевьям. Снежный покров здесь был помельче, скоту полегче добывать корм. Подумал о перекочевке к Июсам и Мунгат, который на этот раз сравнительно легко отделался от монголов: у него угнали только косяк жеребят по второму году. Теперь, когда он несколько наладил свои отношения с русскими, ему не нужно таиться от них — идти на далекое озеро Билекуль. Мунгат пойдет к реке, где стоял раньше: там и трава тучнее, и есть где в буран укрыться отарам. Да и что ни говори, а под боком у киргизов ему с улусом много безопаснее.

Когда Мунгат узнал, что Ивашко не только красноярский толмач, но и прямой родич киргизского начального князя, качинец стал заискивать перед Ивашкой. Настойчиво приглашал его к себе в юрту, и молодая Хызанче услужливо ставила перед ним большую деревянную чашку с крепкой аракой, сушеный сыр в катышках и мясо. Когда же Мунгат напивался, то крепко ругал себя, что понапрасну откочевал в Киргизскую степь — под Красным Яром спокойней, но воевода теперь не простит ему вины.

— Не страшись: я за тебя слово замолвлю перед отцом-воеводой, — успокаивал его Ивашко, который очень хотел, чтобы улус Мунгата вернулся под Красный Яр. Ведь вместе с улусом непременно перекочует и Ойла, думы о ней ни на час не покидали теперь Ивашку.

Шанда убрался из улуса почти следом за Итполой. Прощаясь с русскими перед отъездом, он при всех насмешливо сказал Ивашке:

— Разве солнце может светить по ночам? Разве расцветший на Июсах цветок не зачахнет в деревянной русской юрте? — и уже отъехав на несколько шагов, попридержал горячего коня и крикнул: — Как бы мужчины решали свои споры, не будь у них стрелы или пули?