Олеся Куприн - Южные помидоры - рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте

Я пересматривала вчера старые фотографии, сожалела, что нет печатных копий. Мне бы хотелось однажды ночью, когда все домашние уснут, снова оказаться на кухне, рассматривать снимки и сердиться, что они сохраняют следы от пальцев.

Ночью я пью кофе холодным и, пожалуйста, на молоке. Густав узнает молочную пачку, ворчит и топчется около миски. Фотографии он смотреть отказывается, ему бы попить.

У соседей играет Цой. Я вспоминаю Сережу, мы учились с ним на журфаке, много говорили о стихах, что-то писали сами. Часто не могли решить, что бы было, останься Высоцкий жив, был бы он нашим стареющим героем? Чем бы занимался пожилой Цой? Как сегодня выглядели бы их снимки?

Часто вспоминаю тот раз, когда мы готовили с тобой мороженое. Я не помню, как мы на это решились, сколько нам на двоих было лет и что вышло из нашей затеи, но точно помню, что было весело. Крохотный эпизод, клочок памяти, ты полотенцем держишь кастрюлю, перехватываешь горячие ручки и ставишь ее охлаждаться в таз с водой, чтобы можно было поскорее убрать лакомство в холодильник.

Это как случайный обрывок слова, я запоминаю его, когда перелистываю страницы.

Потом ты покажешь мне, как растет маленький кедр, научишь не бояться собак и отличать хороших людей от плохих. Я вырасту, запутаюсь и наделаю много ошибок, но среди них не будет непоправимых, потому что я никогда не забываю, как это весело — готовить домашнее мороженое.

Пап, ты помнишь, бабушка всегда готовила яйца всмятку, даже если заранее ты просил вкрутую, то все равно получал завтрак с чуть подтаявшим желтком. А мама? Кажется, она предпочитает глазунью. Мы все недурно готовим, намного лучше, чем этот февраль.

Папа, я часто вспоминаю, как бабушка гладит меня по голове. Ее ласковые и легкие руки прижимают пружины волос, голос обещает что-то хорошее, а во дворе наступает март. Слова успокаивают, макушка хранит тепло.

Папа, посидим так еще немного, тихонечко помолчим.

Я не уверена, мы едем в аэропорт, чтобы улететь или вернуться, но мы в такси. В сумке у меня камера, паспорта и бутерброд в полиэтиленовом пакете.

Ребенком я ненавидела все эти пирожки, котлеты, запрятанные между кусками хлеба, или ровные круги докторской колбасы, не совпадающие с отрезанным овалом батона. Прилипшие к одной из прозрачных стенок кулька, они болтались в сумке, дожидаясь обеда.

Бабушка и мама обязательно брали их с собой в дорогу или давали мне. А я отказывалась, потому что брать еду из дома было неловко. Потом бы приходилось искать свободную скамейку, выуживать из пакета помятый перекус и жевать его где-то рядом с багажом, роняя крошки. Намного интереснее было что-то купить на вокзале, сидеть за непротертым столиком и запивать все чаем.

Сегодня я уже взрослая, и мы едем в аэропорт. У нашей машины темные стекла и удобные кресла, водитель откроет нам двери, когда мы доберемся до нужного терминала. А в моей сумке лежит бутерброд, завернутый в прозрачный пластик. Я надеюсь, что он будет достаточно помят к тому моменту, когда я куплю кофе в высоком стакане и сяду за столик в зоне вылета, чтобы позвонить маме и рассказать, что мы скоро взлетаем, и нет, мы не голодные, я взяла с собой бутерброд.

Если ты когда-нибудь уезжал, то знаешь, как это тяжело.

Дом пустеет. На скатерти и столы под ними, на кресла и книжные полки, на просушенные тарелки, на все в доме опускается густая пыльная тень. Воздух в комнатах делается рассеянным, опустошенным. Вчера еще живой, побрякивающий о стекло сервантным сервизом, задыхающийся запахом пирогов и кофе дом, сегодня стоит пустым. Кажется, что со стен сняли зеркала и картины, а те оставили напоследок яркие невыцветшие пятна на обоях — воспоминания о своем присутствии. Так и люди, покинув тебя, напоминают о былых днях забытой зубной щеткой, оставленной наспех книгой, урывком, звонком. Я знаю это потому, что от меня уезжали, потому, что часто уезжала сама.

Накануне собралась, бросила в сумку случайные вещи, уехала ненадолго, но разве время так важно, когда тебя разделили на равные половины и отправили в разные города.

Утром простилась с проводницами, каждый раз они успевают немного состариться за время пути, огляделась, не сходя с перрона, — и все-таки я знаю Москву советской. Это такая интуитивная память, я никогда не была здесь под алым флагом серпа и молота, но точно знаю, он был Москве к лицу.