Олеся Куприн - Южные помидоры - рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте

Может, я когда-нибудь и прощу этот февраль и ноябрь, найду нужные слова, забуду обиды. И даже если сердце не зарастет, то слез уже не будет, потому что эти двое присматривают друг за другом, и мне спокойно.

В те дни, когда холода и тоска становятся крепче, я захожу в метро и езжу в раскачивающемся вагоне, долго, от станции к станции, от одного воспоминания к другому.

«Пионерская», — поставленным голосом объявляет машинист поезда. Хорошо, что «Пионерская», там, между выходом из метро и одним из четырех светофоров, ленинградские бабушки продают цветы. В начале весны сирень, потом ландыши и пионы, летом — полевые ромашки и пышные астры осенью. На этой станции я не выхожу, придерживаюсь пути.

«Петроградская», — тем же голосом, тем же ритмом. Здесь, сразу за сквером Шевченко, на улице Ординарной, в 18-м доме, была наша квартира. Три комнаты и бесконечные потолки. В моей спальне стояло трюмо, кровать, шкаф на гнутых ножках и не нужный никому стул.

Был крохотный балкон «на одного» и зеленый двор. Утром мы варили кофе на тесной кухне или спускались за ним в булочную на Малом проспекте. Интересно, кто там сейчас в нашей квартире, кто перед сном разглядывает наши потолки? На «Петроградской» я тоже не покидаю вагона, почти дремлю под размеренный гул колес.

«Горьковская!» — почему-то с восклицанием говорит уже знакомый голос. Я соглашаюсь, действительно, есть о чем поговорить. Там, в Александровском парке, в самой его середине, имеется небольшое кафе, у кафе есть пруд, деревянные скамейки и хороший кофе. Когда позволяет погода, я обязательно беру у них горячее молоко и эспрессо в картонном стаканчике, отправляюсь гулять. Но не сегодня, сегодня кто-то совсем другой будет вдыхать запах кофейных зерен, а может, даже закажет чай.

Самый дрянной чай я пила на Невском проспекте, в безымянном кафе недалеко от Мойки. В гости приехал мой друг Федя, и мы долго гуляли такой же промозглой петербургской зимой, как и эта. Федя привез с собой блестящую металлическую фляжку, до краев наполненную армянским коньяком, этот самый коньяк решительно исправил вкус некрепкого чая.

На Невском тоже не выхожу — там многолюдно, и ветер отчаянно носится вдоль каналов. «Сенная площадь», — обреченно произносит голос, и это только половина пути. На Сенной я трудилась в одном из офисов, а в обеденный перерыв покупала себе платья в ярких маленьких магазинах. Иногда мы гуляли там по набережной Фонтанки или ели простой обед на скамейке Юсуповского сада. На Сенной площади я впервые встретила мистера Н.

Я продолжаю ехать намеченным маршрутом.

«Технологический институт», — машинист знает, что я проехала все нужные остановки, и старательно подталкивает меня к выходу. В этой части города, среди каменных эркеров, тяжелых балконов с лепным орнаментом и мансардных окон, мне тоже довелось пожить. Там есть пешеходная улица напротив 5-й Красноармейской, там стоит мой любимый дом по Серпуховской, там мы, еще студенты, вместе купили наш первый стол и матрас.

Без сожаления и воспоминаний проезжаю «Фрунзенскую», «Электросилу», и так до самой «Московской». От «Московской» ближе всего до аэропорта, каких-нибудь 15 минут — и ты там, где должен быть. Стоишь у табло вылетов и выбираешь место, где нет зимы.

Звонит телефон. Дома готовят какао. Я люблю, чтобы шоколадный порошок смешали с красным перцем и залили горячим молоком, оставили ненадолго постоять и наполнили напитком чашки.

Выхожу из вагона, дальше он отправится без меня, машинист еще долго будет повторять названия станций. Сажусь во встречный поезд, он отвезет меня домой, все-таки там какао, а зима уже скоро закончится.

Макушка остается холодной, тоскует по теплой руке, хватает ветра. Издалека звонит папа, спрашивает, ношу ли я шапку, чем обедаю и как дома дела. А я рассказываю ему про свою тоску. Мы долго говорим о своем, выясняем, где сейчас весна и как поступить с нашими зимами.

Папа, этот февраль плохо готовит. Давай вместе заварим крепкого кофе, когда ты уже проснешься на самом Дальнем в мире Востоке, а я только соберусь ко сну, в городе всех туманов, — неважно, можно ведь и посидеть немного, поговорить.