Вадим Сикорский - Капля в океане

Последняя мирная запись Киры в дневнике касалась дня выпуска, когда в парадном зале института в присутствии всех педагогов, попечителей, инспекторов, родителей выпускницам выдали дипломы и награды. Кира получила шифр, большой золотой вензель императрицы Марии на голубом муаровом банте. Конечно, не сам шифр, а документ, не имеющий теперь никакого значения, поскольку самой императрицы больше уже не существовало. Мать подарила Кире светлый костюм и розовое муслиновое платье. Леля бледнела от восторга и зависти. Кире казалось, что жизнь впереди — сплошной радостный и нескончаемый праздник. Бал.

После выпускного вечера Кира вернулась домой, а Леля заболела и осталась с матерью в Казани.

Инженеру Коркину советовали срочно добиваться княжеского титула по той странной причине, что иностранцы покупали имения почему-то только у титулованных лиц. Александр Львович спрашивал шутя у дочери: «Кирюшка, не возражаешь стать княжной?» — «Нет!» — «А как же ты кричала, что ты красная?» — «А разве нельзя быть красной княжной?» — «Нельзя». — «А почему?» — «Красные против князей и графов». — «Нет, они только против того, чтобы богатые притесняли бедных, они за то, чтобы все были равны и жили хорошо». — «Но ведь не могут же все быть князьями?» — «Не важно, это уже вопрос происхождения, и если князь живет за свой счет и не богаче крестьянина или рабочего, никто возражать не будет. А потом всех хороших можно делать князьями, графами, княгинями. Весь мир будет состоять из князей!»

Отец тогда ласково погладил ее по голове и смотрел на нее добрыми, грустными глазами. А вот Викентий Львович поначалу очень загорелся княжеским званием, и Леля тоже была в полном восторге. Викентий Львович предлагал получить титул, а потом через Владивосток уехать в Америку. Или лучше поближе, в Швейцарию. Отец снова обратился к Кире, и она почувствовала, что это уже серьезно и решение во многом зависит от нее.

— Ну, как? — спросил он небрежно. — Махнем, Кирюша, в Швейцарию или до конца останемся в нашей России?

— Конечно, в России! — не задумываясь ответила Кира. — В Швейцарии было бы стыдно.

Потом было много споров по этому поводу между братьями и их женами, но в конце концов решили остаться.

В Окинске летом стало очень тревожно, отовсюду доходили мрачные слухи, появилась какая-то белая гвардия и дралась с большевиками на Волге. На стекольном заводике организовали рабочий комитет, Коркину объявили, что отныне завод будет принадлежать рабочим, и предложили остаться в качестве главного инженера. Он согласился. А потом стряслась страшная трагедия, первая в жизни Киры. Отец уехал в командировку и не вернулся. Выяснилось, что его расстреляли, приняв за белого лазутчика.

До этого случая весь мир казался Кире словно подаренным на рождество вместе со звездами, солнцем, запахом сосен и поваром Константином. И даже революцией. Лично ее ничто дурное до сей поры не коснулось. От так называемой революционной бури даже бант в ее волосах пока еще не шелохнулся, даже легкое платьице не затрепетало. Революция пока еще была абстракцией, события — разговорами. И только теперь, вдруг, этот мир в подарочной упаковке из синего неба, мир музыки, снежных блесток и головокружительных слов, был сразу смят, сломан и уничтожен. После известия об отце Кира рыдала несколько дней безудержно, уткнувшись лбом в жесткую кору очередного дерева в лесу.

Теперь события, всколыхнувшие всех, приблизились вплотную, непосредственно к порогу ее родного дома — большого, белого как пароход, особняка, окруженного душистой лесной тишиной.

Однажды в дверь вошли без стука трое в сапогах, с винтовками и заявили, что ищут скрывшихся лазутчиков, поэтому весь дом подлежит обыску. И вот тут-то они и наткнулись в комнате Киры на ее раскрытый дневник и прочитали последнюю запись, еще до гибели отца: «Красные черти взяли Казань». Это привело их в такую ярость, что они тут же арестовали ее, брата Колю, а позже и дядю, жившего во флигеле. Оказалось, в Окинск нагрянул красный отряд под командованием Чигорина. Измученные бойцы с ходу попали в хоромы, где «старая барыня еще почивают», а молодая строчит хулу на них, на красных. Это казалось им вопиющим кощунством, им, кто ежедневно в боях рисковал жизнью ради России без бар и барынь. По пути к железной дороге, где в каком-то вагоне помещался штаб, Кира узнала от конвойного, что Чигорин, их бесстрашный командир, просидел тринадцать лет на царской каторге, что он беспощадный, но справедливый. Вскоре она предстала перед ним. Чигорин уже успел прочитать ее дневник.