Вадим Сикорский - Капля в океане

Об Иванове Лев Евгеньевич вспомнил еще и потому, что вчера получил от его жены письмо, первое после дезертирства Иванова. Она написала, что муж безнадежно трудится в каком-то тихом учреждении. Из партии его исключили, но работу найти помогли. Лев Евгеньевич грустно усмехнулся: подвиг, искупление, любовь к ближнему не пустые слова, за ними стоят страдания, кровь. Ах, Иванов, Иванов! Поначалу невозможно было даже представить себе, что так все кончится. Милый, уравновешенный льняной мужчина, веселый кандидат сельскохозяйственных наук. Через два дня, как приехали, всем будущим сельскохозяйственным вождям показали весьма п о у ч и т е л ь н ы й фильм, научно-популярный, о колхозе: лаборатории, белые халаты, кафель, зелень, цветы, отдаленный гул сельхозтехники. Ярко раскрашенные, как детские игрушки, механизмы. И даже сейчас Лев Евгеньевич не мог сдержать смеха: до сих пор непонятно, зачем было здесь э т а к о е показывать. Они ведь не голубые мечтатели-романтики, а через два месяца их ждало все а́ натюрель: покосившиеся избы, крытые соломой, жалкие остатки какого-нибудь послевоенного хозяйства, колхоз-развалюха. Грязь, болезни… Они поездили уже и все это видели собственными глазами. И вдруг — утопический продукт выслуживающихся киножурналистов! Он тогда чуть было не сказал, как партиец партийцам, вслух свое мнение, но вовремя по привычке спохватился. А едва вышли из кинозала, этот миляга Иванов спрашивает:

— Вы не заметили среди авторов фильма одну фамилию?

На языке уже вертелся ядовитый ответ: «Видели — Герберт Уэллс». Или еще почище: «Перро». Но, по счастью, Иванов тут же сам себе и ответил:

— И-ва-но-ва. И это — моя жена.

Кто крякнул, кто свистнул, кто охнул. Мнение все деликатно погребли в себе. Только иерихонский храпун, его ночной мучитель, спросил:

— Она приедет к тебе в деревню? Жить? Навсегда?

А другой, но более экзотический мучитель, сводный оркестр, ответил за Иванова:

— А чего ж, будет фильмы снимать с натуры, а герой — муж. Вот тебе и контора по выработке купюр!

Иванов улыбнулся, даже его шевелюра засветилась вокруг головы, и сказал:

— Мы друг без друга не можем. Ни я, ни Ната. А мне обещали самое крепкое хозяйство!

Ему и дали сравнительно благополучный колхоз. Но плохо, что с совестью у него не все благополучно: есть, проклятая! Он работал как вол. Прошло какое-то время — и вдруг получил от жены сокрушительное письмо: тебя люблю, а твой колхоз нет. Не приеду, не могу. И тогда Иванов сразу и сломался, написал ей отчаянное послание. А потом разыгралась душераздирающая трагедия. Даже трудно себе представить, как Иванов пережил ту зиму, хотя дважды, правда очень ненадолго, приезжала жена с любовными ультиматумами. Он, Лев Евгеньевич, тогда с ней и познакомился. Эта очень красивая женщина пустила в ход против мужа все: от ласк до истерик. Иванов стал пить.

Лев Евгеньевич вздохнул, вспомнив, что одно время даже боялся ездить к Иванову: тоска — болезнь инфекционная, лекарства нет, а его собственная жена тоже далековато, в той же Москве. А в данный момент даже в Крыму работает. И вот однажды приехав случайно по делу в обком, он изумился: в приемной второго секретаря сидела мадам Иванова! Через мгновение Ната уже рыдала на его плече, и сквозь безудержные рыдания и всхлипы прорвались наконец деловые сведения: супруг сейчас сидит на вокзале с билетами на поезд. С огромным трудом она организовывала из рыданий фразы:

— Муж совершенно, совершенно больной, психическая депрессия… У меня справка… ему здесь больше нельзя оставаться не только ни одного дня, а даже часа, минуты, секунды. Я его увезу в Москву. Н а в с е г д а! Он больше не в силах… я не в силах… Это ужасно, кошмарно… Но все кончилось!

Потрясающая, небывалая, уму непостижимая ситуация! Но до чего же она, проклятая, красива! Черная, волосы разметались, глаза сверкают, фигура так и змеится. Кармен. Именно из-за таких раньше стрелялись. Ясно, она что угодно может сделать с бедным Ивановым, спившимся от раздирающих его душу чувств. В колхозе Иванов все порывался личным примером увлечь колхозников, сам грузил мешки, задавал скоту корм. А заместитель тем временем прибрал власть к рукам. Получилось, Иванов, этакий царь Федор Иоаннович, у этого подлеца на побегушках. Прорывы по вине зама, а отвечал Иванов. Представление Иванова о просвещенном, добром вожде колхозного народа рухнуло, над его личными трудовыми порывами подсмеивались. Тут в ту пору и начались истерические ультиматумы жены.