Вадим Сикорский - Капля в океане

Тогда, в обкоме, прорываясь сквозь ее рыдания, Лев Евгеньевич сказал:

— Рушится все будущее Иванова, его жизнь, судьба. Он должен явиться сам, ведь у него не буйное помешательство!

И тут, как по мановению волшебной палочки, Ната сразу перестала рыдать. Значит, это был спектакль для одного зрителя! Бровки ее нахмурились. После минутного раздумья она сказала:

— В этом что-то есть!

Ах, как сверкали ее цыганские, черные, глубоко беспартийные глаза!

Он все-таки пошел с Ивановым и с Кармен на прием и заявил секретарю, что во многом случившемся с Ивановым виноваты местные руководители. Секретарь вроде бы согласился, просил повременить с отъездом месяц. Но они все равно укатили. И вот теперь красавица прислала это письмо: делает документальный короткометражный фильм о новой московской образцово-показательной больнице. Если ее муж, думал Лев Евгеньевич, попадет, упаси боже, в больницу, но не в образцовую, а в более типичную, она снова придет в реалистический ужас. И так же станет вызволять оттуда незадачливого Иванова. И после с пионерским энтузиазмом снимет картину, например, об образцово-показательной столовой.

Лев Евгеньевич засмеялся и махнул рукой. Что с нее взять? Хватит и того, что она красавица! Прежние павы совсем ничего не делали. Впрочем, может быть, оно и лучше. Ценна-то она, в сущности, любовью к мужу да красотой. Изумительные, фантасмагорические, черные, совершенно асоциальные глаза!

Лев Евгеньевич вздохнул. Рубаха совсем просохла. Воспоминания навеяли грусть, но вдруг лицо просветлело: он увидел на большаке бардовоз. Такая чу́дная, хоть с виду нелепая, грязная, машина. Странностью она ему всегда напоминала памирского яка. Он ее очень полюбил, и она неизменно, без осечки, возвращала ему хорошее расположение духа. Этот грузовик с цистерной прямо чудо техники, истинное творение человеческого гения! Способен быть одновременно грязеочистителем, сортироочистителем, жижеразбрызгивателем и, кроме того, его личным душеочистителем. Машина укрепляла веру в человека, в его разум! Цистерна может вместить две тонны чего угодно — от навозной жижи до шампанского, от барды до раствора с минеральными удобрениями. Бардовоз может обернуться при нужде и пожарной машиной, а при очень большой надобности, вероятно, и домашним пылесосом, шланг через окно — и пошел! Эта машина — единственное, к чему Вика имеет право его ревновать, думал Лев Евгеньевич. Бардовоз обошелся в двадцать шесть тысяч, за эту цену можно было приобрести лично себе газик и разъезжать на нем вместо старой брички. Зато поросята на барде росли, как гвидоны в бочках, десятки розовых гвидончиков.

Всеми этими мыслями изо всех сил старался Лев Евгеньевич побороть в себе ивановскую мрачную тьму, жгущий изнутри черный огонь. Вот и заливал теперь мрачное пламя при помощи бардовоза. А потом вспомнил еще и о курятнике, чтобы куры развеяли тоску своими белыми крыльями. Но сегодня помогало ненадолго, разбередила проклятая Кармен душу своим письмом! Тем более что писем от Вики давно нет — наверное, много работает в Крыму, не до писанины.

Лев Евгеньевич поравнялся с птицефермой и вспомнил, как спасал кур от холода и от крыс, когда принимал хозяйство, из тысячи двухсот цыплят осталось сто восемьдесят! И сто кур. Сто скелетиков, кое-как прикрытых перьями. А старый, ветхий плетеный сарай с громким названием птичник с преогромнейшим основанием можно бы звать к р ы с н и к. После первой отравы нашли сто тридцать крысиных трупов, жирных, в отличие от кур. А еще была идея в духе Юлиана, запереть в крысник бывшего председателя колхоза и понаблюдать, сколько от него прибавят в весе крысы! А председатель был довольно упитанный, тоже за счет казенной курятины, яиц и других харчей. Теперь помещения новые. Лев Евгеньевич вдруг светло улыбнулся, глядя на белое волнение за изгородью фермы, на идущую с кормом птичницу. Словно буруны на море. Когда-то он теперь увидит море? Хорошо бы, Вика приехала осенью! Но и белые крылья не справились окончательно с черными чувствами, не развеяли полностью. Впрочем, Вике хорошо, и он должен быть счастлив!

Потом он напустил на черную тоску пушистых овец, все-таки их нынче триста голов! Пусть не пятьсот, как надо бы по плану, зато бараны породы «рамбулье» А потом пошла тяжелая дивизия: коровы! Но и они не затоптали тоски. Нет, лучше эти проклятые мысли прогнать пчелами! Пчел на них напустить, чтоб на каждую вредную мысль по пчеле и чтобы зажалили каждую до смерти. Пчелы его особая гордость, на пасеке пятьдесят семей. Вот и вправду кажется, отлегло, так жужжат пушистенькие труженицы и жалят, жалят противные разлетающиеся мысли. Каждая из пчел достойна звания героини труда. Наградить бы их всех, и так пусть бы и летали с маленькими звездочками на пушистых грудках. Лев Евгеньевич тихо засмеялся.