Вадим Сикорский - Капля в океане

Хорошо бы жить, ни о чем не думая, как вот эти Серега, Маруся. Да и как, в сущности, его Вера. Делать положенное дело от и до, отдыхая от и до. Жизнь, ясно поставленная на рельсы, идет по заведенному расписанию. Все принимается по-детски, как некая данность. Никаких сверхзадач. И живут эти дети, взрослея только опытом и житейской мудростью и нисколько не мучаясь над проклятыми вопросами.

Серега, например, и без ноги счастлив. И совесть у него чиста: он потерял ногу на войне и имеет право получить за это счастливую жизнь. Он беззаботно заколачивает «козла» во дворе с соседями, гоняет голубей. Все есть: жена, ребенок, телевизор. И голуби, и два раза в неделю — малость выпить.

И не менее счастлив пенсионер, бывший проводник поезда Хомяков. Бритоголовый, кряжистый, полный, он ходит по коридорчику и кухне, даже по двору, да, пожалуй, и по всей земле и жизни, как по своему железнодорожному вагону. И на все смотрит с точки зрения грубоватого, старого, но по-своему справедливого проводника и государственного праведника. И у него словно от всех дверей есть стандартный ключ, как в поезде. А сам нажился на чаевых, правда, на трудных, живет в достатке.

А как же душа?

А высокая душа изливается вот как. Каждый вечер после ужина, а иногда и после обеда Хомяков включает радиолу, ставит любимые пластинки. И подпевает им во всю глотку. Песни он все знает, поскольку верен репертуару. И заливается соловьем, запершись один в комнате. А пьет только по воскресеньям. И не так уж много. Но тогда уж поет от обеда до сна. Это большой концерт. А особенно трогательные песни он поет и по три, четыре раза, все прокручивая одну пластинку.

Да, он тоже абсолютно счастлив. Наверно, у него было в жизни все: и жена и дети. Где они? Может быть, разъехались? Но он счастлив и один. Вполне.

А он сам-то, он, Грандиевский, счастлив? Сделала ли вся современная техника хоть одну семью счастливее не вообще, а именно в личной жизни?

Если бы в доме у Анны Карениной установить телевизор, если бы за обеденным столом обсуждались фотоснимки «Маринера» и постройка сверхзвукового лайнера, а на стене висело изображение обратной стороны Луны, разве все это помешало бы начать роман фразой: «Все смешалось в доме Облонских»?

И ни одна ЭВМ не вычислила бы сроки, не предсказала бы разрыва Анны с мужем или встречи с тем, кого ее любовь возвысила над всеми. И ни один компьютер не подсказал бы, как спастись ей от будущего поезда. Или, вернее, от поезда будущего.

Аскольд Викторович всегда злился за это на себя: за боязнь бесследно испариться. И в глубине сознания страшная боязнь умереть. Умереть не только в обычном смысле, но совсем, полностью. Он тайно мечтал так выжить: «душа в заветной лире». Мысль эта ушла куда-то вглубь, никогда не показываясь наружу. Было похоже на что-то обычным способом неуловимое, вроде меченых атомов. Его желание противоречило здравому смыслу и логике, говорящим ясно и недвусмысленно, что все кончается и даже само солнце когда-нибудь погаснет… А этот астрономический вселенский фактор был для него, его здравого смысла, почему-то очень важен!

Но жизнь, вот эту, повседневную, он отдал бы за бессмертие духовное? Вот сейчас, например. Или через полгода. Нет, нет, нет! Он хотел всего: и эту жизнь прожить, и духовно не умирать. Оттого и пытался воплотиться во что угодно. Ненавидел себя за эту слабость, за жажду бессмертия и все-таки ничего не мог поделать. Это его ахиллесова пята, тайна его натуры.

Вот после неудачного малевания картин и музицирования пришла идея летописания. Он почему-то почувствовал, что уж тут-то неудачником не будет. Что у него получится со свежезамораживанием времени, личностей. Пригодятся и кое-какие знания истории, историческое чутье и понимание историков будущего. Время необыкновенное, события вулканические. Пусть на страницах его Летописи застынет вся лава с крупными вкраплениями главного. Но нет, надо быть справедливым и к самому себе: личное бессмертие все-таки не главное, а главное — бессмертие теперешнего для будущего. Миссия. Его миссия.

Он и о них напишет, о своих соседях по квартире, простых людях, и как и что они ели и пили, чем жили. Напишет, как ученый. Он помнил обжигающую радость вначале от этой идеи: живая летопись! Нет, жизненная — так лучше и точнее. Жизненная летопись от ракеты до тети Галины, от водородной бомбы до беззубой соседки Любы.

Ура! Эта жизнь не зря! И это…

Да, но как и почему он все-таки женился на Вере?