Камен Калчев - Пробуждение

Она вернулась домой довольная, что сумела избавиться от гостя, но все равно долго не могла успокоиться и заснуть. Стояла у открытого окна, смотрела на яблоневый сад, на освещенные луной вершины тополей, слушала стрекот кузнечиков, плывущий над спящим селом. Ей все казалось, что она была недостаточно гостеприимной, чего-то не учла, чтобы гость остался доволен, хотя он этого и не заслуживал, явившись с заросшей щетиной физиономией, в стоптанных башмаках и измятом плаще… и еще голодный, как волк!

Стоя у окна, она думала о нем. Ее переполняла какая-то непонятная жалость, тревожила, душила совесть.. Боже мой, боже мой! — повторяла она и все больше и больше упрекала себя за бессердечие, холодность, излишнюю сдержанность. Потом ей вдруг пришла мысль сходить к нему, будто проверить, как он устроился. Но Марийка сразу же отогнала ее от себя. Вот уж почесали бы языки в селе, узнав, что она была у него, к тому же ночью!.. Нет, нет! Лучше уж стоять здесь, слушать кузнечиков, смотреть на луну, висящую высоко над селом, вглядываться в дальние крыши старых домов, обрамленных тополями и вязами, погруженными в вековую дремоту… Нет, будет лучше, если она останется здесь! А он пусть устраивается, как может… Завтра она приготовит ему новую корзинку с продуктами… А может быть, и рубашку выстирает…

Так, стоя у окна, охваченная самыми противоречивыми чувствами, она услыхала звонок. Сначала подумала, что звонят в дверь, но оказалось, что это телефон. Она все не могла к нему привыкнуть. Месяц назад его установили по указанию Балтова — ей и еще некоторым сырненцам, работающим на ответственных постах. Она тоже оказалась в числе «привилегированных», только вот никак не могла запомнить свой номер телефона и привыкнуть к частым звонкам. Звонили в основном из амбулатории или из кабинета секретаря парторганизации.. Вот и сейчас телефон трезвонил вовсю. Она подбежала, подняла трубку и услышала знакомый голос Балтова:

— Мария!

По телефону он всегда называл ее Марией. Так же называл и на партийных собраниях, предоставляя ей слово. Звал Марией и перед посторонними. А встречая на улице или приходя в амбулаторию измерить давление, называл Марийкой. Это имя ему нравилось больше всего. Но такая же путаница была и с обращением: то на «вы», то на «ты». Она же называла его «товарищ Балтов». Вот и сейчас, услышав его голос, спросила:

— Это вы, товарищ Балтов?

— Я, Мария! Звоню из ресторана. Мы здесь с моим старым другом, прокурором из Софии… Оказалось, что он тебя знает… заочно!

— У меня нет никаких друзей прокуроров, товарищ Балтов…

— Мария, — прервал он, — не торопись отнекиваться… Этим летом ты была у них в гостях… Познакомилась с его матерью и дочкой… Его дочка даже передала тебе подарок… Куклу!..

— Куклу? — воскликнула Марийка. — Не смешите меня, товарищ Балтов!

— Да, Мария, куклу, говорящую куклу!

— Спасибо, товарищ Балтов, но я не ребенок!

— Как же ты не ребенок!.. Прокурор говорит, что у тебя детская душа…

— Он меня не знает, к тому же никогда не видел…

— Все равно… Это действительно так…

— Товарищ Балтов!

— Прошу тебя, Мария, приходи к нам! Я пошлю за тобой машину. Через полчаса будешь здесь… Мы в ресторане около монастыря… Река шумит, луна светит… Оркестр чудесный… Можем и потанцевать!

— Нет, товарищ Балтов, уже поздно… К тому же я неважно себя чувствую… Голова болит.

— Здесь все пройдет, Мария! Приезжай ради прокурора! Он прекрасный человек!

— Не могу, товарищ Балтов… Если можно, завтра…

— Когда завтра?

— Когда скажете… Но не сейчас!

Наступило короткое молчание, потом Балтов снова сказал:

— Хорошо, Мария, мы согласны. Завтра пришлю за тобой машину… Мы будем в этом же ресторане… А сейчас прими аспирин и ложись… Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответила она и положила трубку.

Недалеко от монастырского подворья, на опушке дубовой рощи, стояла псарня Влаевых. Это было тихое, скрытое от глаз место между монастырем и железнодорожной линией у самой реки. Не прошло еще и месяца, как собак привезли сюда, чтобы не мозолили глаза жителям города и санитарным властям, которых донимали просьбы и жалобы граждан. Старый Влаев все обещал перенести псарню, надеясь купить в Сырнево дачный участок, но тут как раз его арестовали, и все пошло насмарку. Собаки плодились. Ими пропахла вся округа. Они тоскливо выли и лаяли с утра до вечера, не давая покоя жителям города. В один прекрасный день подъехала крытая машина, похожая на похоронную. Из нее с веревками и крючьями вышли санитары и направились к псарне. Слава богу, что дома был молодой Влаев, дипломник, и сумел спасти положение. Он вышел к ним с трубкой во рту, всем своим видом олицетворяя сдержанность и серьезность, и подал им документ от доктора Москова с просьбой отложить исполнение еще на несколько дней, так как в настоящий момент в окрестностях монастыря строится специальный деревянный барак. Собачники убрали веревки и крючья, развернули машину и уехали, предупредив, что если в трехдневный срок собаки не исчезнут, псарню сожгут дотла. Дипломник пообещал. И действительно, через три дня он с помощью матери и одного из соседей, бывшего дрессировщика и тоже собачника, погрузил две клетки на открытый грузовик и перевез собак по кружной дороге в их новое обиталище, на лоно природы. Это был длинный деревянный барак с круглыми оконцами без стекол, с каменным корытом для пищи и отдельными клетками для щенков. У Влаевых среди прочих имелись и стоящие породистые собаки. Одни были натасканы на птиц, другие на зайцев. В основном это были вислоухие легавые со вздернутыми мордами и гладкой блестящей шерстью. Собаки выглядели даже красивыми, когда делали стойку, прислушиваясь к лесному шуму. Была и пара немецких овчарок, живших в отдельной клетке, потому что в скором времени у них ожидался приплод. Самыми многочисленными были «пуфики» — низкорослые, курчавые собачонки, пользовавшиеся в последнее время большим спросом в семьях, которые могли позволить себе кое-какой шик. Это были «комнатные собачки» с черными блестящими носиками и длинной пушистой шерсткой, очень живые и ласковые. Их можно было носить на руках, прогуливать на тоненьком ремешке. Зимой им была нужна специальная одежка, и в этом тоже была своя пикантность. Другими словами, они могли быть хорошей игрушкой и для детей, и для взрослых. На эту-то породу и сориентировался молодой Влаев, она-то и оказалась самой доходной. Даже старый Влаев прислал сыну из тюрьмы восторженное письмо: «Сынок, — писал он, — в болонках будущее. Число охотничьих собак постепенно сокращай, никто их не покупает, потому что дичь в этой стране уже на исходе…» Сын послушался совета отца и постепенно полностью переключился на комнатных собак. По его словам, они должны были дать намного больший экономический эффект. Идея перевода псарни за город показалась ему очень верной, и не только потому, что надоело вступать в постоянные конфликты с санитарными службами, но и потому, что на лоне природы животные развиваются быстрее. «Зов предков», — говорил он о них и поручил дрессировщику серьезно заняться новым хозяйством, которое теперь не мешало никому, даже социализму, как заявлял этот молодой и энергичный человек, стоящий на пороге жизни с трубкой во рту и с неиссякаемой верой в себя. За месяц летних каникул молодой Влаев с помощью собачника привел свою ферму в порядок. У него возникла идея открыть, как он выражался, школу дрессировки собак, потому что большинство покупателей были не способны научить их даже самым элементарным командам. Задача была возложена на соседа-дрессировщика, который наконец получил возможность применить свои знания в широком масштабе. Более того, и молодой Влаев, и дрессировщик все больше ориентировались на дрессировку, а не на разведение собак. Пожалуй, от нее было даже больше выгод: получаешь собачку на месяц-два, учишь ее подавать лапку при слове «здравствуй», приучаешь отправлять естественные надобности в строго определенном месте, носить в зубах трость или корзинку. Ношение корзинки было вершиной дрессировки. Этому выучивались только собачки покрупнее, и то не все. Так или иначе, школа Влаева-младшего была, опять же по словам самого студента, очень перспективна. Конечно, он сказал это в шутку, в разговоре с дрессировщиком, желая лишь подчеркнуть правильность выбранного пути.