Камен Калчев - Двое в новом городе

Мне стало смешно, и я ответил, что без солнца мы — ничто. И не только мы, но и этот дуб над нами, и эта трава, и цветы. Одни лишь мертвецы равнодушны к солнцу… Виолета одобрила мои разумные суждения. Затем мы принялись беседовать о том, насколько неприятна зима и как трудно, наверное, жить в холодном климате. Виолета снова задумалась. Потом предложила перейти на деревянную скамейку возле кустов самшита. И снова я подчинился. Мы сели на скамейку в некотором отдалении друг от друга, словно незнакомые. Виолета вдруг спросила, могу ли я выслушать ее. Поначалу я даже не понял, о чем это она: ведь и без того я только и делал, что слушал ее, никакого специального разрешения на то она не спрашивала.

— Давно хочу с тобой посоветоваться, — начала она.

Я решил не перебивать.

— Нет у меня никого, — продолжала она нараспев, — если не считать тети. Да чем может помочь мне эта одинокая склеротичная старая дева? Хотела было открыть ей свою тайну, но потом передумала — не стоит. Что от нее можно ждать? Была еще у меня подруга, молодая актриса из театра «Трудовой фронт», да найти ее не удалось — уехала на гастроли. В общем, я сейчас одна-одинешенька. А тайну мою невозможно хранить всю жизнь. Понимаешь?

— Понимаю.

— Поэтому я решила поговорить с тобой… Я жду ребенка.

— Что такое? Не понял. — Я даже привстал со скамейки.

— Я же сказала.

— Как это, Виолета?

— Ради бога, не задавай глупых вопросов, — рассердилась она. — Неужели так трудно понять? Я беременна.

Мы долго молчали.

— Давно, Виолета?

— Три месяца.

— Уже поздно что-либо сделать?

— Об этом нечего и говорить. Я решила рожать.

Снова замолчали. Чем я-то могу ей помочь? Решила рожать — пусть себе рожает. В конце концов это ее личное дело. Но хорош же тот мерзавец, из-за которого я должен здесь, среди могил, заниматься судьбой его будущего ребенка! Что у меня общего с этим ребенком?

— Все же, — смущенно начал я, — супружеские отношения…

— При чем тут это? Имею же я право на ребенка!

Она говорила таким тоном, словно я отрицал за ней это право, словно не существовало никаких норм, которые бы имели значение и для нее. Она все повторяла, что право за ней и она обязательно родит свое дитя. Хорошо, но я-то здесь при чем?

— А отец? — осторожно спросил я.

— У него нет отца, — опять она заговорила по-театральному.

— Как же нет? У всякого живого существа есть отец.

— Он не имеет никакого права на ребенка. Я его презираю! До глубины души!

— Ну, это особый вопрос, Виолета.

— Ребенок только мой! — Она встала, глаза ее сверкнули безумным огнем. — Презираю его!

— Кого презираешь?

— Незачем называть имя.

— Понимаю.

— Тогда не выспрашивай… Я хочу его родить!.. Ты первый, кому я открыла свою тайну.

Последние слова она произнесла так, будто удостоила меня величайшей награды. Я ответил в том же духе:

— Благодарю за доверие.

— Не могла я больше таить это в себе. Кому-нибудь надо было сказать, облегчить душу.

— Теперь полегчало?

— Полегчало.

Мы смотрели в разные стороны — я поверх памятников, а она в направлении железной дороги, где маневрировал паровоз. Время от времени его пронзительный свисток рассекал тишину, которая окутала нас в этой обители мертвых.

— А почему ты не сказала… отцу? — снова начал я с тайным намерением поглубже разобраться в их отношениях. Она, видно, разгадала это и со злостью ответила:

— Что тебя так занимает этот… дурак?

— Извини, Виолета, но ведь он отец твоего ребенка.

— Запрещаю тебе вообще говорить об этом!

Она поднялась и решительно зашагала поляной. Я, как виноватый — нечего было задавать лишние вопросы, — поплелся следом. В таком порядке мы проследовали через все кладбище. Только возле проволочного забора я догнал ее. Мы пролезли через отверстие в проволоке и зашагали по шоссе к городу. Виолета предложила отправиться к «Грабу», пообедать в летнем ресторане. И еще раз попросила не касаться больше «этого вопроса». Не касаться так не касаться, я молча шел вслед за ней. Впрочем, Виолета первая нарушила свое решение.

— Это ведь человеческая жизнь, — начала она, — я не могу ее уничтожить. Понимаешь?

— Понимаю.

— Зачем же тогда советуешь?

— Ничего я тебе не советовал. Просто хотел тебе помочь.

— Я его рожу! — твердила она упрямо, даже с угрозой в голосе. — Рожу!

Не представляю, к чему ей надо так настойчиво убеждать меня. Чтобы угодить ей, я сказал, что она правильно поступает, никто не упрекнет ее за ребенка. Все уважают женщину-мать.