Камен Калчев - Двое в новом городе

Я тогда почесал в затылке и глубокомысленно ответил:

— Дело сложное, Лачка… Причин много.

— А он как, отравился или повесился?

— Отравился, — говорю, — это верней.

— Где же он яд-то достал? Разве яд свободно продают? Или из-под полы его купил?

— Свободно.

— Скажи на милость, а я и не знал. И чем же он, крысиным ядом?

— Крысиным… А может, люминалом, цианистым калием или еще чем-нибудь.

— Не может быть, чтобы яд свободно покупали, не иначе, из-под полы… И немалых денег стоит, я так понимаю. Яд ведь!

Он задумался. Потом сказал:

— А что для него были деньги, правда? Что для самоубийцы деньги, если он решил умереть? Сколько запросят, столько и отдаст. Разве не так?.. А где живут эти поэты, а?

— Какие поэты?

— Ну, вообще поэты.

— Большинство в Софии. Там у них квартиры.

— Да, все в Софии… А тут их неужели нет? Почему? Должны и тут жить.

— Думаю, и здесь есть.

— Правда? А где, например? Ты их видел? Какие они из себя?

— Лохматые. И пьют.

— А что пьют?

— Коньяк.

— Так я и думал, — вздохнул он, помолчал. Потом продолжал: — Крысиная отрава быстро действует. Несколько минут — и конец!.. Да, люди такие деньги наживают, а мы за ветром гоняемся… Разве не так?

Лачка попросил дать ему почитать хоть одно стихотворение, такое, чтобы за душу взяло. Я обещал, и на этом мы расстались. На другой день я принес ему листок со стихотворением. Он сложил листок и сунул в задний карман, где у него бумажник.

— Береги листок, — говорю, — ценная вещь, за всякую строчку заплачено.

— Значит, у них есть деньги! — воскликнул он с завистью. — Есть, да?

— А как же! На что иначе покупают они яд?

Не знаю, может, он и в эту ночь раздумывал о поэтах-самоубийцах, но я услышал, как он поднялся со своей кушетки и окликнул:

— Это ты, Масларский?

— Я, Лачка! Ты что это не спишь?

— Да вот разбудил меня мотороллер, не могу теперь заснуть.

— Какой мотороллер?

— Э-э, бабские истории…

Он облокотился на перила балкончика и вздохнул, словно ему даже вспоминать о случившемся, и то противно.

— До чего же опасный народ эти бабы!

— С чего ты так, Лачка? — спросил я, присаживаясь на ступеньку передохнуть.

— Уж не знаю, рассказывать тебе или нет… Может, и обидишься, если скажу правду.

— Чего бы это мне обижаться? Что у меня общего с мотороллером, который тебя разбудил?

Его серебряные зубы блестят в полумраке. Он улыбается.

— Как они вцепились друг дружке в волосы — еле растащили. Весь квартал перебудили! Ужас! Не видел еще, чтобы так бабы дрались. Представляешь, чуть глаза одна другой не выдрала. Веришь ли, не бабы, а дикие кошки… И все из-за сопляка, прости господи!

Я ответил, что ровно ничего не понимаю, хотя все уже было ясно. И противно, что именно этот тип рассказывает мне о скандале, а я слушаю и прикидываюсь возмущенным. Отвратительно, что предсказания Герганы сбылись, и все так мерзко, как я не мог бы предположить даже в самом мрачном состоянии духа… Я поднялся, чтобы уйти, но он продолжал опутывать меня грязной паутиной сплетни, душу выматывал.

— Бухгалтерша — бой-баба!.. Наша веселуха только примерилась ей в волосы вцепиться, а бухгалтерша как лягнет ее в пах. Ну, и потеха! Словами не перескажешь, это все надо видеть…

— А что же люди? Не вмешались?

— Кому охота связываться? Люди посмеяться рады.

— А ты?

— Вот еще! Чтобы мне глаза выдрали?

— Ну и чем кончилось?

— Прикатил этот сопляк на своем драндулете, схватил бухгалтершу за руку, усадил сзади в седло — и пыль столбом. А веселуха… Что ей оставалось?.. Расцарапана в кровь, декольте у нее, извиняюсь, такое, что все наружу… Бросилась она бежать с глаз людских подальше.

Я неподвижно стою на ступеньке и почти не слышу, что он там еще говорит. В ушах звучат жалкие слова сочувствия, которые он произносит с особенным наслаждением. Ясно, целую ночь не спал, смакуя воспоминания о голом животе и обнаженной груди плачущей женщины. Хочу уйти, но он просит остаться, поговорить. Отвечаю, что очень устал и мне не до болтовни. А он словно и не слышит, начинает толковать про свою бессонницу, которая совсем его замучила. Так хочется смазать ему по физиономии, но сдерживаюсь — рука у меня очень тяжелая.

— И мы были молодыми, — гундосит он, — и мы чего только не вытворяли. Но такого себе не позволяли… Правда ведь? Из-за меня тоже одно время две бабы спорили, но до драки дело не доходило… А видно, этот парень мастак. Я его сегодня впервой видел, ничего себе… Ты встречал его раньше?