Камен Калчев - Двое в новом городе

Мы поднялись выше на берег и долго всматривались вдаль, но никого уже не было видно. Виолета скрылась за холмами.

— Подводили итоги, — вздохнул Векилов.

Я не ответил. Все это было и жалким, и смешным. Еще несколько дней назад она меня уверяла, что окончательно порвала с этим типом. А сейчас снова бегает за ним. Куда подевалась ее гордость? Я ничего не понимал. Какая же тут любовь? Векилов пытался мне втолковать, что это всего лишь отчаяние, но я не мог повесить.

Мы медленно шли лугом, той же тропинкой, по которой прошла Виолета. Река и островок остались позади. Уже не было слышно ни воркованья горлицы, ни стука дятла. Только осел ревел, как и прежде. И я не знал, смеяться мне или плакать.

Я не имел никакого основания тревожиться из-за странностей Векилова. Временами он даже забавлял своим желанием «спасти» меня. Не известно только, от чего именно.

В нашей бригаде я продолжал побивать рекорды, загребал деньги и почести — и все это без особых усилий. Драго и Злата мне завидовали. Они говорили, что у меня денег куры не клюют, и во что бы то ни стало хотели подыскать мне жену.

Вообще все очень интересовались моей особой. Даже Лачка считал своим долгом «спасать» меня. Вечерами, когда мы с ним сидели за рюмочкой во дворе под шелковицей, он заводил разговоры о том, что после сорока лет мужчина должен угомониться, если хочет иметь доброе потомство и спокойную старость.

Оставалось только неясным, что́ Лачка понимает под словом «угомониться». Помню, бабушка моя говаривала о каком-нибудь горемыке: «И что господь его не угомонит?» И все мне казалось, что Лачка вкладывает в свое «угомониться» такой же смысл.

А вот, по словам Векилова, получалось, что я растрачиваю даром способности, которыми наделила меня природа. «Ты рожден быть руководителем, а не обыкновенным шофером, — утверждал он. — Вернись на работу в государственный аппарат».

К армии моих «спасителей» присоединилась и Гергана. Пробовала она привлечь к этому и своего Иванчо, симпатичного человека, сохранившего в характере мальчишеские черты. Он с насмешкой следил за всей этой благотворительной деятельностью, украдкой мне подмигивая: дескать, не обращай внимания. С ним мы находили общий язык, после работы нередко пропускали по стаканчику. «Императрица» не смогла переделать его по образу своему и подобию, хотя на первый взгляд он казался очень послушным.

Был он худой, но крепкий, слегка сутулился. А Гергана — белотелая, пышная, словно домашний каравай. Он походил на сухой черный куст — всякого, кто мимо пройдет, заденет, со всяким словом перемолвится. Она же, наоборот, как мягкая, перестоявшаяся трава — спокойная, ласковая, предлагающая каждому покой и радость. А по сути дела — трудно идти по этой траве: вязкая она, будто трясина.

У Иванчо продолговатое лицо, маленькие испуганные глазки. Ко всему прочему он был во власти разных деревенских предрассудков.

— Эта чума, — говорил он о своей жене, — ушла в кино и оставила меня сидеть с детьми. Случись что, не представляю, как я перед ней отчитаюсь.

Или:

— Мои чумовые (о детях) остались одни дома. Надо за ними присмотреть, а то не миновать взбучки от начальницы.

Родом он из села, не любил «портфельщиков», и все ему казалось, что сидит на горбу у других.

— Как влез я в пижаму, — говаривал он, — следа не осталось от моего идеализма… Обабился!.. Глаза бы не глядели.

О службе своей жены говорил:

— Гроб господень, все к ней поплакаться идут… Народец! Каждый ищет, где полегче.

Сам он этого не искал. Не будь рядом Герганы, последнюю рубашку с него бы сняли. А он бы улыбался и спрашивал: «Ну, закончили? Давайте поскорее, идти надо! И уж простите, если вам нагрубил…»

Мне он понравился еще с первой встречи — за шуточки, которые время от времени отпускал по адресу своей благоверной, правда тайком от нее и весьма робко. На одном ее докладе он написал: «Предполагается, что будет произнесено в Софийском Народном театре в присутствии пяти с лишним тысяч слушателей». Гергана лишь снисходительно улыбнулась на это. Она его всерьез не принимала. А в цехе к нему относились как к равному, не как к начальнику, а слушались потому, что дело свое он знал превосходно. Его рабочие всегда выполняли и перевыполняли нормы. И все без шумихи и хвастовства, как это делалось в иных цехах.

Видимо, и я ему пришелся по душе. Мы пригляделись друг к другу и как-то незаметно стали приятелями. Вместе попивали анисовку с лимонадом. От него я узнал, что лимонад — отличная «закуска» к анисовке. Это мне понравилось. Иванчо стал мне еще симпатичнее.