Камен Калчев - Двое в новом городе

— Зачем погасила свечу? — завопил я. — Как тебе не стыдно!

Она швырнула свечу к моим ногам, а сама побежала наверх — ее позвала мать.

Ну, слава богу, с уткой разделались наконец. Не будет больше о ней разговоров… Но эта девушка? Что ей от меня надо? За что она меня так ненавидит?..

Стараясь ступать как можно тверже, я шел по улице и даже пытался разобраться в ситуации, в которой оказался. До квартиры далеко. Надо миновать центр, свернуть к реке, перейти по мосту, и только после всего этого доберешься до дома Лачки. Путь долгий и трудный. И я по нему двинулся.

Расчеты мои явно оказались не самыми лучшими. Сначала я, кажется, ломился в закусочную, решив, что это и есть моя квартира. Проторчал там с полчаса, потом тронулся дальше. Пересек железнодорожную линию и направился на кладбище. Поискал могилу поэта, но, так и не найдя ее, снова вернулся к железной дороге. Как раз в это время проходил поезд, и мне захотелось догнать его. Поезд был скорый — ничего у меня не вышло. Тогда я перешел на другую сторону насыпи и пошел по ней: ждал, что вот-вот пройдет встречный поезд и уж на него-то я обязательно вскочу, хотя бы в последний вагон. И я бы это сделал, да поезда все не было… Долго ли я так шел, не помню. Никак не мог найти реку и мост, который надо было перейти. Все, что попадалось мне на пути, было сделано из твердого материала: камни, стены, даже деревья — я к ним часто припадал, чтобы убедиться, что они твердые. В камнях-то я был уверен, а вот насчет деревьев сомневался. Мне все казалось, что они из железа: я обхватывал стволы и бился о них головой, чтобы проверить, звенят или нет, и убеждался, что не звенят. Только тогда я окончательно уверился, что это деревья, а не железные столбы. И уж никто бы не смог меня разубедить.

Сколько все это продолжалось, не берусь сказать. Только очутился я перед заводским общежитием. В полной уверенности, что это и есть мое новое жилье, пинком ноги я распахнул дверь и поднялся по лестнице. Как обычно, из подвала несло брынзой, но ведь и у Лачки в доме такой же запах. Так что это меня не смутило. Я добрался до третьего этажа, направился к своей комнате. Толкнул дверь — заперто. Снова подергал ручку и услышал, как за дверью кто-то прошлепал по полу. Кажется, я крикнул, чтобы мне открыли. Щелкнул замок, — передо мной возникла полуголая фигура. Белые трусы, торчащие ребра, спина, изогнутая, словно знак вопроса.

— Тебе чего? — спросил я, пригляделся повнимательнее и узнал Евгения Масларского. Это меня разозлило. — Значит, ты залез в мою комнату? Так, что ли? И вместо того, чтобы сразу открыть, торчишь тут передо мной да еще задаешь вопросы. Чего тебе? Ну!

Он растерянно молчал.

— Ну! Отвечай!

Я толкнул его в грудь. Он охнул и растянулся на полу. Вот уж не ожидал, что он так быстро свалится. До чего же дохлый! Потом у меня мелькнула мысль, что он просто хитрит. Я уперся ногой ему в спину и обозвал подлецом. Тут он принялся кричать, перебудил соседей. В одном белье они повыскакивали из своих комнат и оттащили меня. Парень поднялся, начал стряхивать пыль со своих ребер. Я крикнул, что сотру его в порошок за то, что он залез в мою комнату. Соседи схватили меня за руки, а то бы я ему еще врезал. Меня куда-то повели. Куда — не знаю, только утром разобрал, что очутился в милиции. Попытался припомнить весь путь, проделанный за ночь, и не смог. Помнил только, что шел долго и вот очутился здесь, в этом помещении. Положение не из веселых, а я ведь не мальчик. Как теперь Векилову в глаза смотреть?

Солнце освещало подоконник. В камере я был один. Подошел к окну, приподнялся на цыпочки и выглянул наружу — надо же узнать, где именно нахожусь. Испугался — можно ведь и на работу опоздать, — постучал в дверь и попросил, чтобы меня отвели к следователю. Оказалось, следователь завтракает. Я начал протестовать, но милиционер не обратил на это никакого внимания. Привык к таким вещам.

Спустя некоторое время я услышал шаги в коридоре. Они приближались в моей камере. Забренчали ключи, и дверь отворилась. На пороге стоял Векилов, высокий, улыбающийся, с белоснежным подворотничком на кителе. Он уже позавтракал, во рту у него торчала зубочистка. И настроение у него было отличное. Может, потому, что стояло ясное утро, обещавшее теплый летний день.

Оставив дверь открытой, Векилов вошел в камеру, присел на соломенный тюфяк, поинтересовался, удобно ли мне было здесь ночью. Я ответил, что вполне.

— Ну да, ты привык, — усмехнулся он. Глаза его лучились. Можно было подумать, ему приятно сидеть со мной в камере, изучать условия, в которых содержатся арестанты. Смотрите, дескать, какой я демократ. Меня подмывало сказать, что для полного демократизма не мешало бы ему провести тут хотя бы одну ночь, чтобы со всеми условиями познакомиться. Но я решил не задираться, потому что на эту тему он смог бы проговорить не меньше часа. Спросил только, долго ли будут держать меня под арестом. Он ответил: