Ян Папп - Направление — Прага

— Словаки! Советские! Французы! — продолжил Шмидке.

— Благодарность вам и благословение! — сказал седовласый детванский священник.

— Шагом марш!

Людской поток двинулся. Без музыки. Песнь была в каждом из них. Раз-два! Пальцы сжимали винтовки, автоматы. Башмаки отбивали ритм. Лица обращены к офицерам.

О, первая партизанская!

Брезик про себя считал их, опытным взглядом старого бойца оценивал выправку, лица, обращенные к генералу в момент приветствия. Так когда-то маршировал он в Секешфехерваре. Правда, из-под палки.

Эти же по своей воле.

Из патриотической любви к отчизне. Ради веры в будущее.

Уже сегодня, завтра многие из них уйдут на фронт.

Что ждет их в будущем?

— Ну как? Обратил внимание на минеров? — спросил его после парада Величко. Сам в новой словацкой офицерской форме.

Разговорчивость Величко возбуждала подозрение. Не задумал ли он чего? Поэтому на вопрос Брезик ответил вопросом:

— Да, обратил, но никак не пойму, зачем мне это?

— Потому что назначаю тебя комиссаром к нам. Это почетное место. Здесь нужен настоящий парень.

Поливал дождь. Ветер развевал знамена.

— Так вот оно что, — дошло до Брезика. Опираясь на палку, он направился к минерам.

Начинал воевать.

Наконец-то!

Перевел со словацкого А. Петров.

Осужденных привели на поляну, когда подразделения уже построились.

Слева — словаки. Справа — французы. В середине — русские.

Те двое стояли перед строем, почти у края леса. Бледно-мертвенные лица. Плечи опущены. Глаза взывают о помощи.

В конце словацкого строя стоял юноша немногим моложе, чем они. Как его только ноги держали. Глаза вытаращены. В лице ни кровинки. Живот подвело. По телу мурашки.

Никогда еще не встречался со смертью. Не видел, как умирают люди. И не представлял себе страшного уравнения преступления и наказания, в которое сейчас должны добавить неизвестное…

Звали его Мило Гамза. Из Белой. Он, как и его отец, а отец, как дед, а дед, как прадеды, все они зарабатывали на кусок хлеба топором лесоруба. Лес их колыбель и кладбище. Здесь рождались, кормились, умирали. Они знали тут все и каждого. Тайны леса читали как книгу жизни. Знали, как распускаются почки на деревьях; как пробраться тропками, о которых никто не ведал; где проходят какие звери; кто утащил у старого лесника Олдхофера сухари; какая из девушек и когда ходит по малину, а какая — за черникой. Разве можно после этого не знать, что происходит у Турца — в окружающих горах, лесах, долинах?

Когда впервые Мило услышал о тех, что перебираются сюда как к острову спасения, прибежал домой:

— И я пойду!

— Посмотрите! У щенка зубы прорезаются, — заворчала мать.

— В лесу как на войне! Тебе этого мало? — отрезал отец.

Но парень не сдавался.

Турец, тайник, окруженный горами, в стороне от магистралей, был убежищем для преследуемых, бежавших сюда из Германии. Здесь не грозила опасность, как в рейхе. Тут не надо было бояться каждого шага. Слова. Взгляда. Встречи. В деревнях можно постучать в окно, попросить поесть, переночевать, избавиться от лагерной робы с позорной меткой. Их принимали охотно, пускали переночевать, помогали переодеться, даже денег давали. Со многими можно было договориться.

Много говорили о беженцах в Валчи, Гадере, Нолчове. О Жингоре из Быстрички, который отказался идти на фронт. Зима стояла лютая, а беженцев все прибывало. Всех их надо было надежно спрятать по лесам, в сараях, на сеновалах…

Мило снова канючил:

— Пустите меня к партизанам!

— Не пыжься! Молоко на губах еще не обсохло! — оборвал его отец.

— Хочешь быть как те, о которых говорят: только клянчить умеют, а не работать. Завербуйся! И не стыдно тебе? — запричитала мать…

Вскоре произошло вот что. Тогда уже шел слух, что Жингор собрал группу. И не какую-нибудь. Пятнадцать парней. Русских и, говорят, наших. Двух из них он куда-то отправил. С поручением. Но их поймали. На допросе они выболтали даже то, чего не знали. Начальник жандармов поднял на ноги всех, кто способен был ходить, — и всех к лагерю. Но по дороге, нарочно не придумаешь, опять наткнулись на партизан. Снова на двоих. Началась перестрелка, бах-бах! Начальника, так ему и надо, убили сразу, а одному из двоих пуля угодила прямо в живот. Другой убежал и поднял весь лагерь. В то время уже спустилась ночь. В воздухе словно кружились ведьмы. Снег валил, как из мешка. Обжигал ветер. И в этом аду, по снегу выше колен, партизаны уходили от преследователей. Уже под утро, промокшие, совершенно обессилевшие, еле дотянули до Валчи и навзничь повалились на солому. А вечером шли дальше. Метель не утихала. Все заволокло, в двух шагах ничего не видно. Холод страшный. Промерзшие до костей, прошли сквозь многие долины, сбив с толку жандармов. Что ни говори, а ночь есть ночь. Растерялись друг с другом. Жингор блуждал в одиночестве до тех пор, пока ему, выбившемуся из сил, не предложил убежище лесничий в Канторе.