Ян Папп - Направление — Прага

Я выступал последним из чехословацких свидетелей. Точно и правдиво рассказал австрийскому суду, как 2 мая 1945 года под эгидой Международного Красного Креста нам удалось проникнуть в Малую крепость, в каком состоянии мы нашли узников концлагеря.

До этого момента меня никто не перебивал. Но когда я стал подробно описывать ужасающее положение заключенных, стоило мне обвинить в этом не только Ройко, но и остальных эсэсовских головорезов-надзирателей — причем по меньшей мере двое из них все еще свободны и безнаказанно живут в Австрии (здесь я воспользовался фактами из секретных документов, с которыми меня перед отъездом на процесс познакомили в нашем Комитете безопасности), — тут же адвокат, а после недолгих колебаний и сам председатель призвали меня говорить только о том, что непосредственно касается Ройко.

— Свидетель, здесь не университетская аудитория, а перед вами не студенты, — произнес адвокат Бернат, притворно улыбаясь.

— Нас не интересуют гигиенические нормы и состояние здоровья заключенных, — заявил доктор Паммер. — Суд занимается исключительно делом Ройко. Сколько раз вам повторять? — добавил он раздраженно.

Я ждал этого момента. Но тут заметил, что просит слова прокурор Флик: он, конечно же, хотел помочь мне, но я сам, воспользовавшись своим правом, выразил резкий протест против такого ограничения моих свидетельских показаний.

— Я обращаю внимание высокого суда на тот факт, что я не был узником Малой крепости и не могу рассказать, как именно обращался Ройко с заключенными, но как врач-эпидемиолог я не могу не говорить о его вине и о причастности всех эсэсовских главарей к массовым убийствам и казням, к насаждению эпидемий сыпного тифа, свирепствовавших в концлагере и уничтоживших тысячи заключенных, а у остальных подорвавших здоровье! — Тут уж я действительно распалился, как обычно это бывало со мной в университетской аудитории. — Подчеркиваю, эти массовые убийства, истязания голодом и болезнями являются гораздо более жестоким преступлением, чем убийство в приступе гнева или сумасшествия!

Председатель сената нервно и раздраженно совещался с присяжными, адвокат встал с места и вполголоса, неистово жестикулируя, объяснял что-то одному из секретарей. И только прокурор Флик тихо сидел за своим столом, едва заметно улыбаясь. Потом он ободряюще подмигнул мне, подошел к председателю суда и перекинулся с ним парой фраз. Я услышал, скорее почувствовал, что он говорит обо мне, о моей работе в Индии и в Африке, до меня доносились слова: Гана, Аккра, Бихар-Пур. Наверное, прокурор напомнил о моем участии в экспедициях по борьбе с эпидемией холеры в Индии в 1950 году, оспы — в Гане в 1961 году. И откуда только Флик все это разузнал?

Председатель несколько раз кивнул, потом встал и во всеуслышание заявил, что, учитывая международный авторитет свидетеля и его крупные заслуги, суд принимает все его показания и в дальнейшем не станет его прерывать. Более того, показаниям доцента Горского будет придаваться особое значение. Судебное разбирательство переносится на завтра, на девять часов утра.

Весь вечер я бесцельно бродил по улицам города, любовался памятником Фридриху Шиллеру на Герренгассе, разглядывал витрины магазинов.

Я сел на пустую скамью у реки, наслаждаясь тишиной и покоем. Тогда, в 1937 году, после окончания института, мне казалось, что мне принадлежит весь мир. Но меня забрали в армию и после краткосрочных учений назначили главврачом военного госпиталя в Нимбурке, а потом перевели в Каменски Шенов.

Судеты… После Мюнхена мы отступили на линию Мелник — Млада-Болеслав — Баков-над-Йизерой, почти в самом центре Чехии. Потом мы еще полгода, как говорится, играли в солдатиков. Жалкий спектакль! После оккупации Чехословакии 15 марта нас распустили из армии. До окончания действительной службы мне оставалось еще пять месяцев.

Я долго рассылал запросы, обивал пороги больниц, пока наконец не устроился в терапевтическое отделение роудницкой городской больницы. Получить место было тогда совсем не просто.

Я проработал в Роуднице всю войну, там женился, там у нас родился первый сын, а весной 1945 года именно в нашей больнице были зафиксированы первые случаи тифа. Эти больные оказались бывшими заключенными Малой крепости Терезина. Мы сразу же сообщили об этом подпольному руководству и получили задание под флагом Международного Красного Креста проникнуть в Малую крепость и подготовить почву для новых медицинских групп. Но главной целью было объявить карантин. Впервые увидев весь кошмар и унижение человека в Малой крепости, я отказывался верить своим глазам.