Ян Папп - Направление — Прага

Темнота сгущалась. Они стояли прямо в потоке света, что струился из дома, пробиваясь сквозь прозрачный снежный занавес.

Ганусек вспомнил, как когда-то в новогоднюю ночь мечтал увидеть в светящихся окнах многочисленных гостей, охваченных веселой праздничной суетой, полной трепетного ожидания, но тогда вокруг были только деревья, ветви которых провисли под тяжестью снега почти до земли, а вместо освещенных окон — холодные, дрожащие от стужи звезды.

В те годы, когда Ганусек партизанил в Бескидских горах, вечерами он с надеждой и нетерпением глядел вниз, на мерные долины, где, однако, не загоралось ни огонька. Все окна в домах были черны, словно жизнь оборвалась, люди вымерли, а свет и огонь, эти вечные спутники человека, исчезли навсегда.

За сотни километров были жена и дети, охваченные тем же тяжелым предчувствием, что больше никогда с ним не встретятся. Он не мог увидеть огоньки в глазах своих детей, свет в зрачках жены. Что за дьявольское было время! Пожалуй, ничто не угнетало его так, как эта темнота и то, что свет исчез из человеческого жилья, из людских глаз и лиц. Он яростно боролся с врагом за свое представление о светлой жизни в этих горах, где сам дважды чуть не погиб.

Вернувшись с войны, Ганусек никогда не занавешивал окна, и свет горел у него до самой ночи. Весной, жарким летом, многоцветной осенью или в черные зимние вечера любой мог заглянуть к нему в дом. И если сам Ганусек замечал в потоке света за окном незнакомое лицо, то знаками приглашал человека войти. Он улыбался, кивал головой, и его нисколько не смущали удивленные взгляды. Для него не было чужих и незнакомых людей, просто раньше у него не хватало времени заглянуть им в глаза.

И жена, и трое детей привыкли к таким его странностям и тоже никогда не зашторивали окон. Зрелище было своеобразное: во всех домах горел свет, но везде окна были занавешены, и только у Ганусека раскрыты.

Зимой сорок четвертого он был тяжело ранен в спину, и пуля проникла в легкое. Два месяца он пролежал в партизанском госпитале — небольшой, сырой и тесной землянке на дне лесного ущелья. А немного поправившись, еще бледный как смерть, выбрался на воздух. Наступал ранний февральский вечер, и темнота пала в долину, словно схватила ее за горло. Забравшись на самую вершину горы, он с нетерпением ждал, что внизу увидит свет, что жители долины дадут ему знать, что они живы. Но долина оставалась траурно-черной.

На обратной дороге он встретил Григара, и тот, положив ему руку на плечо, сказал: «Ничего, Йозеф, все впереди. Еще загорится свет в окнах, а если кто захочет найти дорогу домой, огни укажут ему путь».

Ночь была ясная, искристая. Звезды, зябко поеживаясь в вышине, сияли так, будто и не было войны.

— Знаешь, Григар, я никогда в жизни не буду закрывать окон, потому что мне здесь так не хватает света.

Григар улыбнулся, и они вместе спустились в лагерь.

Ганусек снова почувствовал тяжесть руки на плече и обернулся к высокому статному мужчине, который по-прежнему выжидающе смотрел на него. Ганусек заметил, что тот держит полную сумку с продуктами, и уступил ему дорогу. Незнакомец подошел к калитке, вытащил ключ и открыл замок, при этом все время недоверчиво оглядывался на Ганусека, хотя и припомнил, что этого седого мужчину часто встречал по пути на работу.

— Мария! — позвал он нетерпеливо. — Мария!

В окне показалась молодая, празднично причесанная женщина. Она высунулась наружу, чтобы лучше видеть и слышать.

— Задерни шторы, а то здесь какой-то тип таращится в чужие окна. Я за ним долго наблюдал. Мария, слышишь? — повторил он раздраженно. — Закрой окно и опусти шторы.

Он пошел к дому, а женщина прикрыла окно и выключила свет.

— Послушайте-ка, я смотрю в окна, чтобы видеть людей! — крикнул Ганусек ему вслед.

— Шли бы вы лучше домой. Живете где-то здесь поблизости, но поторапливайтесь, праздник на носу, — буркнул мужчина.

— У меня такая привычка, — сказал Ганусек.

— Ничего, отвыкнете, — проворчал мужчина, вытирая ноги.

— Это еще с войны, — продолжал Йозеф Ганусек. — Тогда везде было затемнение, люди боялись друг друга. Правда, не все, но большинство жили в темноте.

— Какое мне до этого дело? Мне тогда всего пять лет было.

— Подите сюда, — позвал Ганусек молодого человека. Йозеф Ганусек быть терпеливым научился в горах.

Мужчина колебался. Он медленно поднялся по лестнице, оставил у порога сетку и вернулся, стал за железным забором напротив Ганусека.