Ивайло Петров - Избранное

Итак, урок практических действий «без взлома» прошел блестяще. Ученики дяди Мартина ничего этого не видели, но это не помешало им почерпнуть самое главное: человек должен быть прежде всего гуманистом, а уже потом разбойником, учителем, министром или попом. Они все трое просидели не один год в тюрьме за украденную овцу, за какую-нибудь сотню левов или жалкую посеребренную брошь, а теперь у их ног лежало огромное богатство, добытое всего за час времени, и здесь нечего было ждать вмешательства усатых стражников и строгих судебных следователей. Теперь они стояли перед самым трудным испытанием: им следовало научиться презирать богатство — на такую добродетель, считали они, способны только мертвые. Дядя Мартин, веривший в большую нравственную силу своих питомцев, разделил добро между всеми поровну.

Между тем вашему покорному слуге исполнилось шесть месяцев. Цветов и подарков, разумеется, по этому поводу я не получил, никто не догадался поздравить меня с этой круглой датой. Я же, как мне кажется, заслуживал не только поздравлений, мне стоило присвоить звание героя жизни или по крайней мере заслуженного деятеля жизни. Но при всей своей скромности я не мог не гордиться тем, что прожил живым и здоровым целых шесть месяцев. Впрочем, однажды я заболел, но не по моей вине. Дело было вот как. В наших краях часто устраивались посиделки, на которых женщины и девушки чесали шерсть и пеньку, лущили кукурузу. Наносили в комнату спелых початков кукурузы и приглашали соседских девушек и женщин, чтоб приходили помогать ее лущить. Женщины, усевшись вдоль стен на скамейках, лущили початки при помощи серпов или других железных предметов. Вылущенные зерна летели во все стороны, барабанили по стеклам окон, по железным трубам печки, долетали до потолка, чтобы потом градом сыпаться на пол. Я лежал в своей колыбельке и чихал, пока не уснул, а проснувшись, снова начинал чихать и снова засыпал, а зерна кукурузы залетали в мою колыбельку и били меня по щекам.

В один из вечеров терпение мое иссякло, я открыл рот и начал реветь. Мама бросилась меня успокаивать, но за это время несколько кукурузных зерен попали мне в рот. Я хотел выплюнуть их, но они застряли в горле, и я стал задыхаться. Вероятно, я посинел, потому что мама очень испугалась, взяла меня на руки и начала баюкать. Остальные женщины тоже повставали с мест, никто не знал, что делать, как помочь горю, наконец-то бабка моя сообразила, в чем дело, и пальцем выковыряла кукурузу из моего горла. Впоследствии, когда мне приходилось болеть, она гасила уголья водой в глиняной миске, а потом, выбрав момент, когда какая-нибудь из наших собак забежит в сени, выливала на нее воду из миски. Если собака начинала отряхиваться, бабка говорила, что болезнь скоро пройдет, а поскольку собаки всегда отряхиваются, то я неизменно выздоравливал. А в то время мне было всего сорок пять дней, я еще не мог пить воду из миски, и поэтому бабка по всякому поводу залезала мне пальцами в горло, даже не вытерев перед этим руки о передник. Вот и на этот раз бабка проделала этот маневр и достала из моего горла два кукурузных зерна, а третье осталось внутри. Она полезла мне в рот еще раз, и протолкнула зерно в пищевод. «О боже мой, проглотил!» — вскрикнула она и развела руками. Мама заплакала, остальные женщины из сочувствия тоже начали плакать. Один только дед сохранил спокойствие и невозмутимо заявил, что ему приходилось глотать целые камушки, когда он ел фасолевую похлебку, а как-то раз он даже проглотил кусок гвоздя и остался цел. Бабка не обиделась на него, а наоборот, обрадовалась. Она села и занялась своим делом, остальные женщины тоже успокоились, а я лежал, вытаращив глаза на потолок, как будто мне довелось проглотить не кукурузное зерно, а свинцовый шарик, и думал о том, как мало нужно человеку, чтобы дать дуба. Я и сейчас думаю, что умных причин человеческой смерти не бывает, а тогда мне казалось, что умереть на самой заре жизни из-за какого-то ничтожного кукурузного зерна глупее глупого. Зерно тем не менее начало набухать у меня в желудке. Чем только меня не пичкали: английской солью, арбузным повидлом, заставляли меня сосать молоко из груди самой грязной цыганки в нашей деревне, считая, что цыганское молоко очень жирное и целебное, кое-кто советовал напоить меня кровью хомяка, но хомяка в конце февраля не удалось найти. Так продолжалось четыре дня и четыре ночи, кукурузное зерно не только никуда не делось из моего желудка, но разбухло еще больше. За это время у нас побывали все бабки с нашей улицы, они приходили в любое время дня и дожидались, пока мама меня распеленает, чтобы начать с огромным интересом рассматривать абстракционистские пятна на моих пеленках.