Велько Петрович - Избранное

…На другой день он возвращался в город.

— Счастливо вам, молодой барин, не обессудьте, коли в чем не угодили, не забывайте нас! — кричали ему хуторяне и работники, окружив коляску.

— До свидания, до свидания, спасибо вам за все! А куда же Мица спряталась? Иди сюда, хочу и тебя поблагодарить, горничная из тебя — первый сорт!

— Смотрите, а то опять меня в городе не признаете!

— А где же моя бритва? Наверное, на столике оставил. Ну-ка, Мица, принеси!

Мица побежала в комнаты, ее долго не было, и Душан выскочил из коляски и помчался в дом.

— Как сквозь землю провалилась ваша бритва! — сказала Мица, пританцовывая вокруг стола и с трудом сдерживая смех.

— Да ну ее к собакам, Мица, бритва на месте, поди-ка сюда, послушай, что я тебе скажу! Смотри мне в глаза и не смейся, я тебе серьезно говорю; не забывай, что я тебе вчера сказал! Жаль тебя отдавать за мужика, он тебя впряжет в работу, пропадешь. Ты и сама не знаешь, какая ты красивая!

— Ну да, как индюшиное яйцо, вся в крапинку, — ввернула Мица, покраснев, однако, до ушей от удовольствия.

— Это пустяки! Это мы выведем, а ты такая станешь хорошенькая, что все городские барышни лопнут от зависти!

— Идите, идите, вас зовут, — вырывалась Мица.

— А тебе и не жаль вовсе, что я в город уезжаю, — грустно и беспомощно протянул он.

Мица остановилась у двери, опустила голову и ответила тихо, уже не смеясь:

— А вам уж будто и жалко!

— Да хочешь — верь, хочешь — нет, я бы охотно поменялся с тем парнем, с которым ты вчера стояла!

— Не надо так говорить… Идите, идите, вас зовут, слышите! — тихим, приглушенным голосом, но весело и с какой-то отчаянностью увещевала его Мица, выходя за дверь и торопясь прочь, точно спасаясь от невидимой опасности.

Душану пришлось выдержать немалую борьбу с самим собой, чтобы уже через несколько дней не помчаться опять на хутор. Его так мучительно сильно тянуло к этой крестьяночке, что он, чувствуя себя униженным ею и оскорбленным, начинал на нее злиться. Как будто она должна была знать, что он не может не думать о ней. И он ждал ее каждый день, думая, что она догадается найти какой-нибудь предлог и приехать в город. Она не явилась ни через неделю, ни через две, и молодой барин стал злиться не на шутку. Но уже первые обидные слова, сказанные в сердцах без разбора и смысла: «Дрянь деревенская, грубиянка, что она о себе возомнила, уж не думает ли она сделать из меня хуторского Ромео», своей обнаженностью и прямотой невольно заставили его задуматься об их отношениях, о своей склонности к ней и о расстоянии, их разделяющем, и постепенно он пришел к тому, что стал упрекать себя за то, что, ослепленный страстью, надавал бог знает каких обещаний. Счастье, что Мица оказалась трезвой и стойкой, как репейник. Что было бы, если бы она в самом деле все бросила и отправилась вслед за ним в город? Здесь семья, общество, где ему приходится бывать, нет, лучше так, как есть! Чертова девка эта Мица, она словно влезла ему в душу, от нее и во сне не избавишься. Скорее всего, это прелесть неизведанного, очарование экзотики.

Только за неделю до дня святого Димитрия — их семейного праздника, Душан с отцом и матерью вновь приехал на хутор за провизией. Увидев Мицу, скромно целующую руки его родителям, он в одну минуту простил ей все, а затем, когда она не сумела скрыть волнения, пытаясь поздороваться с ним самым обычным тоном, в нем снова проснулось желание тут же подхватить ее под мышки и закружить вокруг себя.

Работницы трясли решето, приманивая птицу, а господа отбирали лучших кур и цыплят, которых Мица ловила при помощи крестьянских детей. Он не сумел ей ни слова шепнуть, мучился из-за этого и тем сильнее обрадовался, увидев, что в нагруженную всякой снедью хуторскую телегу усаживается и Мица.

Душко торжествовал. И никто, кроме него, не заметил, какой робкой и запуганной почувствовала себя Мица, оказавшись во дворе их городского дома, — как дикая куропатка в руке охотника.

— Ну, слушайся барыню и барина, смотри ничего не испорти из господского добра… учись, как прислуживать, пригодится… — прощался с дочерью Йосим.

— Да езжай с богом, не бойся за нее! Как же, будет она плакать по хутору! Грецкие орехи легче толочь, чем таскать по десять крынок молока да сбивать по десять кило масла. Ты, Мица, смотри на нашу Катику: не столько мешает ложкой, сколько слизывает! Вот и ты станешь такой горе-кухаркой! — подшучивал старик Пакашский.

В тот же вечер начали выносить во двор и чистить всевозможные терки, фигурные ножи, формы для теста, ступки, блюда и прочее. Мица без единого слова брала в руки все, что ей давали, и, присев на корточки, оттирала белым песком.