Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Эйди, кивнув с улыбкой, сел и вернулся к трапезе, глотая и жуя уже менее торопливо. Он бормотал при этом, негромко, но так, чтобы Кул слышал, как вкусно и какая сладкая свежесть в этой похлебке после опостылевшей горчинки. Кул без настойчивости, но обозначил, что готов получить самое ценное для сидня сокровище путника – рассказ о том, откуда тот и как сюда дошел. Эйди заметил это, выдернул из миски лопатку, проворно объел и обсосал ее, выпил остатки похлебки, провел рукой по бороде, животу и сердцу, показывая, что сыт, доволен и благодарен, отставил миску, извлек из сумки белесый кусок ткани с неестественно прямыми краями, ткнул в нарисованные поперек узоры и спросил, понимает ли их Кул.

Кул пожал плечами. С чего бы ему понимать значение чужих узоров? Они для того и придумываются, чтобы их только свои понимали.

– Это сообщение, – сказал Эйди. – Когда я тебе что-то рассказываю, это сообщение. Но можно не рассказать, а начертить такими вот узорами, и каждый понимающий их получит сообщение такое же точное и подробное, как если бы я рассказал его голосом слово в слово.

– А, письмо, – вспомнил вдруг Кул, нечаянно вложив в слово то презрение, какое у мары всегда сопровождало это понятие.

Ему стало чуть неловко, но Эйди как будто не заметил.

– Да, письмо. А мы с Ош письмари. Нам платят, чтобы мы взяли такое письмо или посылку, отнесли и отдали тому самому человеку, которому письмо или посылка предназначены. И если у человека есть ответ, письмо или посылка, мы должны обязательно принять их и отнести обратно. Такое правило, понимаешь?

Кул неуверенно кивнул, отгоняя от себя малковскую песенку, в которой письмарями назывались мелкие живые нечистоты из древнего быта вроде вшей и блох. Эйди продолжил:

– Мы за это плату получили, ну и вообще это вопрос… чести?

Кул показал, что понимает, и торопливо спросил:

– А как вы на эту землю проходите или на другую обетную? Никто же не может.

– Мы письмари, – терпеливо повторил Эйди. – Никогда не слышал, да? Мы многое можем.

Дыши спокойно и слушай, приказал себе Кул. Они ничего тебе не должны и работают за плату, которой у тебя может не быть – ты даже не знаешь, какая плата принята у шестипалых, золото там всякое, меха, на ярмарке матери договариваются, а старцы расплачиваются, а о чем и чем, птенам и крылам плевать, тебе первому. Жалей теперь. Но лучше дыши и слушай.

– И вот это письмо, – Эйди тряхнул куском ткани, – мы никак нужному человеку доставить не можем. Человек должен был ждать на берегу, принять письмо, нам отдать посылку. И мы бы дальше помчались, к следующему. А нету никого. Ты ведь знаешь Чепи?

Кул ждал этого, а все равно вздрогнул.

Эйди и Ош переглянулись, и Эйди мягко, но настойчиво спросил:

– Кул, с Чепи что-то случилось?

И Кул рассказал, что Чепи с Позанаем исчезли без следа, а в лесу горит огонь, который чувствуется даже отсюда. На эти слова Эйди рассеянно кивнул, не переспросив и не ужаснувшись даже из вежливости. Был занят, пересказывая услышанное Ош дурным картавым языком.

Надо им сказать про оправку и дать туес с сушителем, подумал мельком Кул, сам не зная почему, и тут же забыл об этом.

Ош выслушала Эйди удивительно бесстрастно, но когда тот что-то добавил, задала короткий вопрос. Эйди, подумав, перевел:

– Ош спрашивает, можно ли тебе оставить письмо для Чепи.

– А как Чепи поймет, что́ здесь рассказывается? – спросил все-таки Кул. – Она не умеет, у нас никто не умеет, это…

Он попытался подыскать слова помягче, но не смог, как не смог, кажется, удержать брезгливую мину. Эйди ее явно заметил, но сказал очень спокойно:

– Поймет. Такие письма сами адресату всё рассказывают.

Язык-то все равно непонятный, чуть не продолжил Кул, но понял, что письмари могут решить, что он выпендривается или морочит им голову, как вредный глуп. Раз письмо адресата узнаёт, то и рассказывает так, чтобы понятно было, решил он, подавил вздох и протянул руку.

Эйди, не подавая письма, строго спросил:

– Кул, тебе можно доверять? Для нас это вопрос чести.

Он помолчал и повторил с каким-то другим акцентом:

– Чести.

Кул обиженно кивнул, и тут голова у него загудела и закружилась. Он сообразил, что Эйди сказал последнее слово не с другим акцентом. А на другом языке – том, который Кул не слышал с детства. На языке Кула.

Он уставился на Эйди, уставился на Ош.

И та сказала, каждым словом вгоняя Кула в ликующий ужас:

– У тебя штаны сверху неправильно сделаны, на мальчика, а ты муж, вот здесь еще один ремень нужен.