Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Кошше со всхлипом дернулась и распахнула глаза.

Она по-прежнему покачивалась в седле, рыжая по-прежнему трюхала за пышным черным хвостом, вокруг по-прежнему было темно и тепло, но не так, как раньше. И звук был площе и разносился иначе, и запахи опять были лесными, потому что ехали они по лесу, но уже по сосновому, редкому и все более редеющему, всё, кончился.

Хейдар через плечо смотрел на оставленный позади тоннель. Кошше напряглась, вспомнила, что только что навстречу промчался самокатчик, скорость которого не соответствовала ни местности, ни времени, но решила на это не отвлекаться. Умному человеку нет дела до чужой глупости, в том числе самоубийственной – она заразна. Да и глупому тоже нет – свою девать некуда. Хейдар, видимо, успокоенный похожим соображением, перестал пялиться за спину и странновато коситься на Кошше.

Они выехали на опушку, за которой дорога уходила чуть вниз, резко расширялась и плавно сужалась, упираясь в горизонт, алой неровностью отчеркнутый от темно-синего неба. Хейдар шумно выдохнул, вдохнул и сказал, незаметно, как ему казалось, потирая правый бок:

– Проехали. Везучая ты, женщина-кочмак. Ничего не слышала?

Кошше подумала, оглянулась и пожала плечами. Не хватало еще рассказывать ему обо всём. Хейдар кивнул и как будто согласился с чем-то:

– Отлично. Там трактир, сейчас перекусим, лад да благо.

Какое перекусим, дальше поехали, раньше доберемся, раньше вернемся, да я и не голодная, собиралась сказать Кошше, – и вдруг поняла, что страшно голодна, страшно устала, и в любом случае Хейдару виднее, где стоять, а где ехать, он командир, а ее задача – выполнять и, что существеннее, вернуться. Значит, надо выполнять.

Трактир оказался пристойным и чистым, даже с проточной водой в умывальне. Из обеденного зала одуряюще пахло свежевыпеченным хлебом и жареным мясом. Народу в зале почти не было, лишь веселый оборванец у входа, да и того невысокий хозяин быстро и умело турнул, едва оборванец сделал стойку на новых гостей. Оборванец послонялся по двору, выволок из конюшни убитый, но очевидно дорогой и очевидно ворованный самокат и упылил в сторону черного уже горизонта, подсвечивая себе громоздким фонарем. Далеко, впрочем, отъехать он не успел: шелест самоката слишком быстро затих, сменившись отчаянной бранью оборванца: знать, сила движителя иссякла гораздо раньше, чем рассчитывал ездок.

Пустота в зале, с одной стороны, несколько настораживала – слишком много слышанных Кошше страшных сказок начинались в пустых харчевнях и тавернах с чересчур предупредительным хозяином. С другой стороны, не меньшее количество лихих историй про подвиги и приключения начиналось в переполненных трактирах. Кошше, в отличие от рассказчиков, считала кабацкие драки делом, скорее, глупым, чем увлекательным, – ну да предметы мужской похвальбы редко бывают разумными.

Хозяин, следует отметить, был не столько предупредительным, сколько холодно профессиональным и не слишком болтливым – возможно, из-за сильного акцента. Заказ принял быстро, деньги за ужин и ночлег взял вперед, но по щадящим расценкам, обслужил ловко, сам. Его баба или девка, Кошше не поняла, так и не показалась из-за занавеси, отделявшей залу от кухни.

Кошше старалась не жадничать, но и стесняться было странно, поскольку платил Хейдар, поэтому взяла и похлебку, и баранину с овощами, и хлеба, раз уж он пах так заманчиво. Не экономил на ней Хейдар. Зато экономил на себе – руководствуясь явно не желанием потратить поменьше. Он ел не как мужик с дороги, а как манихейский постник: вместо нормального мяса попросил отварить курицу или кролика, а пока они варились, жевал печеную брюкву. От закусок посерьезней Хейдар отказался, как и от всего горохового – похлебки, пудинга и даже хлеба. Гороху везде было много, в год мыши горох родится хорошо.

Не стал Хейдар и пить – ни бражной настойки, ни пива. Попросил воды и кислых сливок, смешал их и цедил весь вечер с явным отвращением.

Не зря за печень держался, сделала себе завязочку на пояске Кошше, и перестала обращать внимание на это до момента, когда и если завязочка пригодится.

Еда была свежей, вкусной, посоленной в меру и приготовленной без злоупотребления травами и отдушками, утомившими Кошше в Вельдюре. И мягкой она была, так что жевалась легко, а вот откусывать было еще немного больно. Тот, кто вырубил Кошше, попал точно в подбородок. Подбородок болел, и пара зубов над ним ныла. Впрочем, когда Кошше приноровилась отрезать и закидывать кусок на клык, дело пошло споро.