Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Ответить на первый вопрос я смог только после некоторого размышления. Поначалу я подумал, что мне так сильно врезался в память плащ Иуды на картине Джотто — он прям желтый-прежелтый. Или платье старой графини — то самое, желтое, шитое серебром, упавшее к ее распухлым ногам. Но потом засомневался. Хотя трагическая, можно даже сказать — жертвенная, фигура Иуды меня всегда интересовала, не так уж часто я вспоминаю этот кусок материи, занимающий весь центр полотна Джотто, чтобы бессознательно перетащить сюда и набросить на худую спину Виталия. Да и образ злосчастной старухи не сильно меня тревожил. Нет, этот редкий для мужского халата цвет пришел откуда-то еще, и вот, поднапрягшись, я вспомнил: желтым был халат Быка Маллигана, который появился аккурат в первой фразе «Улисса», как в первой фразе этой книги появился Виталий Иосифович Затуловский. Видимо, все так и было.

Ну а на второй вопрос лучше всего ответит Михаил Сергеевич Никитин, друг и сосед четы Затуловских, одним из своих сочинений, которые он скромно называл рассказиками. Этот он так и озаглавил:

Дело было в лондонском зоопарке, еще одном месте в Лондоне — помимо Кью, — которое привлекало Елену Ивановну, но и Виталия Иосифовича тоже. Затуловские на этот раз выбрались туда без внуков: просто побродить, посмотреть на хваленых жирафов — замечательная семейка этих чудных созданий живет там уже много лет, — на забавное существо мару, зайца на оленьих ногах, посидеть в открытом кафе за чашкой капучино, да что там говорить, просто побыть вдвоем. Тем более что у обоих отношение к животным было трепетным до чрезвычайности, если не сказать до странности. Трезвомыслящие люди сочли бы его выходящим за рамки здравого смысла. Виталий Иосифович вообще к такому творению, как человек, относился не ахти, для чего — ему казалось — имел все основания. Не будем с ним спорить: в нашей свободной стране каждый гражданин, как известно, волен любить и ненавидеть кого угодно, если только не объявляет о своих сильных чувствах к отдельным представителям рода человеческого в средствах массовой информации. А так, среди своих, не оставляя документальных следов, — да сколько угодно.

В то же время изъявление всяческих чувств к представителям животного мира не стеснено никакими установлениями, а потому превозносить или охаивать львов, орлов, куропаток, рогатых оленей — что там еще? ах да, пауков и, кажется, гусей — можно сколько душе угодно, чем Виталий Иосифович и пользовался в полной мере. Вот, скажем, друзьям (правда, сохранить их в сколько-нибудь значимом количестве Виталий Иосифович при склочном своем характере не сумел) он без стеснения признавался, что, одолев не без труда лучший, по мнению просвещенного мира, роман всех времен и народов (ну кто ж не знает эту невеселую историю про Аннушку и — нет, нет, не трамвай с подсолнечным маслом, а паровоз), испытал самое горькое чувство, когда этот прощелыга Вронский погубил свою Фру-Фру и при этом остался абсолютно холоден к запоздалым выкрикам героини (что-то вроде «Господи, что я натворила!», но за точность цитирования автор не ручается). А скажем, Надежду Кошеверову, которая сняла знаменитую «Золушку», когда Виталий Иосифович был еще просто семилетним Витальчиком, он ценил весьма высоко вовсе не за этот добрый фильм, а за то, что после смерти своего друга Евгения Шварца, написавшего сценарий «Золушки», она взяла себе его старую больную собаку и тем спасла ей жизнь. Вообще, этот старик с явным скепсисом относился к необходимости впадать в почтительную дрожь по поводу всяческих шедевров и гениев и любил задавать всем кому ни попадя загадку, по слухам сочиненную Альберто Джакометти, тоже признанным гением, что подтверждается ценою недавно проданной его скульптуры, бронзового указующего человека — тоненький такой, ножки как у паучка, одной рукой вроде как вверх показывает, а другой в сторону. Так этого дирижера-регулировщика продали за 140 (сто сорок) миллионов долларов. Очень это обстоятельство Виталия Иосифовича озадачило, это ж сколько добрых дел на эти деньги можно понаделать… Так вот, о загадке. Джакометти как увидит кого из приятелей, так прижмет к стенке, возьмет за пуговицу и спрашивает: представь, спрашивает, пожар в доме, и так сложилось, что висит там картина Рафаэля, а под ней прижался к полу и таращит глазенки котенок. И спасти можно только что-нибудь одно — либо картину, либо котенка. Что будешь делать? Ну сам-то Виталий Иосифович и, надо сказать, Елена Ивановна на такой вопрос просто рассмеялись бы великому скульптору в наглую рожу. Но ведь находились и такие, что выбирали Рафаэля. И, думаю, их много больше, чем спасателей котят. Сам Виталий Иосифович эту загадку мог и усложнить: он постепенно менял объекты для выбора. Вместо картины Рафаэля или еще какого-нибудь гения мог положить деньжат, да побольше, а вместо котенка (ну кто котиков не любит?), скажем, мышь (не при Елене Ивановне будет сказано — она-то мышей нещадно изводит мышеловками, а кротов — кротоловками, что не исключает случаев поразительного проявления милосердия с ее стороны: как-то раз она старательно вызволяла какую-то козявку из жидкого бетона). Вот спросит напрямую — мышь будешь спасать или чемодан с долларами, и смотрит в глаза. Очень неуютно врать в ответ, мол, как же так, тварь живая и проч. Хотя, знамо дело, кто ж из-за мыши даст сгореть миллиону?