Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Такие вот чудесные очки.

Такой чудесный ребе.

И день стоял, чудесный, лучезарный, — поздняя левантийская осень.

антоновкой, молодой картошкой и обилием малины были еще далеко, а первая клубника уже сошла, потому обеденное меню Елены Ивановны эти дары не включало. Кстати, о клубнике. Вспомнился милый анекдот советских времен. «Когда у вас в продаже появляется первая клубника?» — спрашивает наш гражданин западного туриста. «О, обычно это происходит в восемь утра», — отвечает турист. Анекдот встречался грустной улыбкой. Но прошло время, и толпы наших туристов смогли отведать этой круглогодичной клубники в самых разных странах да и во всех городах России. И что? Ликуй, патриот! Дерьмо это, ихняя клубника, глянцевитые елочные игрушки без вкуса и запаха. У Елены-то Ивановны клубника была настоящей, но, как сказано, первая отошла, а поздняя, ремонтантная, еще не появилась. Изыски вроде помянутого выше анковского пирога тоже попадали на стол нечасто. Вы не увидите там ничего похожего на стейки блэк ангус или бавет , что бы это ни значило (загадочные слова, попавшиеся мне на борту самолета в журнале «Аэрофлот», где их небрежно поминал шеф-повар какого-то мишленовского ресторана. Я-то до той поры считал, что мишленовскими бывают исключительно автомобильные шины). Но скромный обед, приготовленный кудесницей Еленой Ивановной («Когда бы не Елена», — любил повторять ВИ при всяком удобном случае, крепко запомнивший эту строчку Осипа Эмильевича), при простоте своей был необыкновенно красив и вкусен: огурцы, свежие и малосольные, и помидоры — все из своей теплицы (середина июня, только-только появились), всевозможная зелень, рыба (обыкновенная мойва) под маринадом из собственной же молоденькой моркови, отварная картошка (сохранившаяся с прошлогоднего урожая), сало своей засолки и восхитительный овощной суп. Не забыть еще о своего же приготовления майонезе. Графин с косорыловкой goes without saying .

Все это ждало — и вот, дождалось — Виталия Иосифовича и Михаила Сергеевича.

За столом текла неторопливая беседа о том о сем — на этот раз ВИ внезапно, закусив то ли вторую, то ли третью рюмку малосольным огурцом, увлажнил глаз и продекламировал памятный с давних времен стих весьма почитаемого им в юности создателя «Бригантины» — ах как восторженно они горланили эту «Бригантину» в шестидесятые годы, как восхищались необтекаемостью автора, который, как известно, с детства не любил овал и предпочитал рисовать угол. А особенно прельстила Виталика премилая «Лисонька», ее он и стал читать:

Ну разве не здорово? Кто это сейчас помнит — а тогда, полвека назад, это звучало так свежо, так нежно. Виталий Иосифович расчувствовался и неожиданно для себя стал предаваться воспоминаниям о светлом мальчике, талант которого они обнаружили лет через двадцать после его смерти.

— Славный юноша Паша Коган бредил стихами, учился в ИФЛИ — где ж еще учиться талантливому романтику? Встретил там — скорее всего, там — Лену Каган, которую мы знаем как Елену Ржевскую, тоже нагруженную талантом, а еще красотой, тонкой еврейской девичьей красотой, они поженились, родили дочку Олю — представляешь, и у него жена Лена и дочка Оля? А потом ушел на фронт, хотя и был освобожден от призыва по близорукости. Когда его убили, ему двадцати пяти не было.

Мишка слушал внимательно, покивал. И говорит:

— А вот это ты знаешь?

И прочитал:

ВИ задумался. Еще бы: лисонька ослепительной рыжины — и мытье сапог в Индийском океане. Трепетная романтика — и безумный, в смысле лишенный разума, патриотизм, тяжко вросший в раздутое величие. Как все это грустно.

Мало-помалу обед подошел к концу, Елена Ивановна оставила мужчин доедать десерт и пошла по своим делам не такой уж маленькой хозяйки не слишком большого дома, а ублаготворенный Михаил Сергеевич проводил ее чуть севшим от сытости баритоном, довольно чисто: