Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Сашка не мог шагу ступить без своей машины (обычно на ней они все и приезжали). Напившись до изумления, не в силах сделать и шагу, он садился в свой «жигуль» и ехал в туалет, находившийся в сотне метров от места их обычной стоянки у самой воды. Вовка Крылов, пивший не меньше, прославился тем, что мертвецки пьяным заснул и был найден милосердной Верой Аркадьевной совершенно мокрым — водка сопровождалась пивом. Добрая женщина раздела его и уложила в постель в одном из домиков. Когда Вовка пришел в себя, Вера Аркадьевна одела его в чью-то сухую и чистую одежду, а выстиранные вещи повесила сушить. Вовка встал перед зеркалом, с бесконечной грустью посмотрел на себя и сказал слова, вошедшие в егнышевский фольклор: «Ничего своего не осталось. Одна совесть». Ленька-чекист, названный так вполне справедливо, ибо пять дней в неделю исполнял какую-то кагэбэшную работу, на субботу-воскресенье приезжал в Егнышевку, присоединялся к компании и помогал ей опустошить припасенный ящик водки. В понедельник же, когда собутыльники еще спали, он надевал белую рубашку, повязывал галстук и шел к автобусу, чтобы поспеть к исполнению своей службы, которая, как известно, и опасна, и трудна. А Вера Аркадьевна к этому времени варила страдальцам огромный таз макарон по-флотски и тащила на берег. «Аркадьевна! Спасительница!» — вопили мужики. «Эх, я вам вилки забыла прихватить!» — сокрушалась она. «Да какие вилки, мы руками, руками!» И дрожащие ладони погружались в горячее ароматное варево.

Ох, как давно это было, как давно.

не было у нас Мишиных рассказов. Ну вот вам сразу два — правда, они не совсем Мишины, но и его тоже. Да, и про поверженную березу мы тоже не забыли — она ждет своего часа — и дождется, не сомневайтесь.

Так вот, Миша недавно пообщался со своим другом и в прошлом соавтором Авдеем-Авнером, услышал от него забавную историю, рассказанную их общим другом, успевшим изрядно наследить на этих страницах, — Даниэлем Клугером, и, не откладывая, поделился ею с семейством Затуловских, изложив своими словами.

Дело было в 1993 году, когда мы всей семьей готовились к отъезду в Израиль. Среди прочих дел мне надо было зайти в военкомат и сняться с воинского учета: на тот момент в свои сорок два года я числился военнообязанным, сделавшим неплохую карьеру — от матроса морской авиации дослужился аж до младшего сержанта артиллерии. Почему артиллерии? Я думаю, это военная тайна, которую рассекретят лет через пятьдесят, так что нынешняя молодежь успеет все узнать.

И надо было такому случиться, что как раз незадолго до этого важного шага в моей жизни я посетил стоматолога на предмет протезирования, и он удалил мне под общим наркозом, чтоб не ошибиться, то ли одиннадцать, то ли двенадцать зубов, включая и передние. При этом правое стекло моих очков украшала поперечная трещина, а некогда стройный стан был слегка согнут радикулитом. Ну и добавлю мелочь: после недавнего перелома левой лодыжки (гололед!) ходил я с палочкой, вполне, впрочем, элегантной.

И вот бравый младший артиллерийский сержант запаса Даниил Клугер в таком боевом виде является в райвоенкомат N-ского района города Симферополя и небрежной походкой приближается к девушке за стойкой, которую (стойку) сейчас бы назвали неведомым тогда словом «ресепшн». Девушка зарылась в свои бумаги и что-то подчеркивает карандашом. «Здравствуйте», — говорю и кладу на стойку военный билет. Она, не поднимая глаз, бурчит: «Чего вам?» И начинает листать мой билет. «Уезжаю в Израиль на ПМЖ, — отвечаю, — надо бы сняться с учета». Она, по-прежнему не глядя на меня, ехидно: «Ага, артиллерист. Артиллеристы нам как раз и нужны. Призовем-ка мы вас сейчас на переподготовку — с родиной попрощаетесь!» Я аж возликовал. Едва удержался, чтобы не запеть: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна вас!» Расправил плечи, выпрямился насколько позволял радикулит, положил палочку поперек стойки, раскрыл беззубый рот и сказал с проникновенной слезой в голосе, стараясь шепелявить поменьше: «Ешли Родине чребуетша моя шлужба, я готов никуда не уезжать!» Тут она наконец-то соизволила оторвать взгляд от бумаг и взглянуть на артиллериста. А он к тому же, чтоб не соврать, весил в то время примерно пятьдесят девять кило при росте сто восемьдесят с чем-то сантиметров. Идеальная демонстрация определения прямой, данного Эвклидом: «Длина без ширины». Девушка уставилась на меня, и я в ответ на ее призывный (или призывной?) взгляд широко улыбнулся, обнажив довольно симпатичные голые десны.