Тара Конклин - Последний романтик [litres]

Я размышляла обо всем этом – Натан, мои бесстрашные племянницы, матери и сыновья, – когда в дверь палаты вошел Джонатан. Никто из нас не видел его и не разговаривал с ним во время беременности Рене. Он где-то путешествовал всю зиму, время от времени присылая имейлы, содержащие отдаленные детали его жизни и пунктирные вопросы о жизни Рене. «Он никогда не упоминал ни ребенка, – рассказывала мне Рене, – ни свое грядущее отцовство».

Теперь, стоя в дверях, Джонатан выглядел глуповатым, потрепанным и старым. Старше, чем я его помнила, волосы у него на макушке так поредели, что бледная кожа отражала свет желтой больничной лампы.

– Рене, – произнес он, заикаясь.

Рене моргнула раз, другой. Никто из нас не произнес ни слова.

– Это?.. – Он подошел к колыбельке. – Можно?.. – Ожидая ответа, он посмотрел на Нони, словно она, семейный матриарх, отвечала тут за всех детей.

Но ответила ему Рене:

– Да, ты можешь взять его на руки. Я назвала его Джона.

Джонатан осторожно поднял спящего малыша и неловко держал его, словно футбольный мяч или буханку хлеба. Джона завозился и наморщился, находясь где-то между сном и плачем.

– Ближе к груди, – велела Рене. – И подставь сгиб локтя ему под голову.

Джонатан исполнил ее указания. А потом начал тихо, медленно покачиваться туда-сюда, успокоительным, повторяющимся движением и в этот момент стал похож на любого новоиспеченного отца. Ребенок затих, успокоился у него на руках и издавал тихие довольные звуки.

– Вот так, – сказала Рене.

Я знала, что не будет никаких эмоциональных, пафосных речей, особенно при всех нас. И Рене, и Джонатан были слишком формальными и закрытыми для такого рода представлений. Но я почувствовала. Она наблюдала за ним. Он не смотрел на Рене, только на лицо спящего Джоны. Сонное, помятое личико своего новорожденного сына, Джоны Эллиса Эвери Скиннера.

Я так никогда и не сказала сестрам о мальчике Рори. Возможно, это было мое величайшее предательство. Непростительное умолчание. Теперь, как многие, дожившие до старости, я думаю, как могли бы развиваться события, если бы я привезла Рори в Нью-Йорк. Если бы мои сестры увидели его юное лицо с тем же подбородком, тем же носом, теми же сияющими глазами, как у юного Джо.

От чего я избавилась тем вечером вместе с Луной Эрнандес? А что было безвозвратно утеряно?

Некоторым образом мы снова потеряли Джо. Он мог бы возродиться в своем сыне, другом мальчике, живущем в другое время. Мы бы сражались и боролись за него с той же яростью, с какой должны были бороться за Джо с Кайлом, Эйсом и всем, что их окружало. Мы упустили Джо, но могли сохранить Рори; мы могли поглотить его целиком. Нам, Скиннерам, не очень даются компромиссы. Нам надо или все, или ничего.

Другого Джо быть не может. Был лишь один-единственный, и для меня он навсегда остался таким же живым и ярким, как в тот самый первый день на пруду. Он вытащил меня из водорослевых глубин, нырнув туда с головой, моргая в мутной ледяной воде, заново втряхнув в меня жизнь. И это чувство живо по сей день, спустя все эти годы. «Джо, ты спас меня».

Рене навсегда запомнит нашего брата в тот момент, когда она убежала от человека из машины, когда услышала голос Джо, зовущий ее, и то, как тяжелого человека подняли с нее, как освободились ее легкие, как она снова смогла дышать. Ее лицо было мокро от слез, все тело тряслось от усилия, с которым она поднялась с земли. Джо как-то узнал – как он мог узнать это? – где надо ее искать. Джо, надежный, как дерево, спросил: «Ты в порядке?» – и взял ее за руку. Он так сосредоточенно, с такой заботой смотрел на нее, что страх Рене исчез, и она снова смогла собрать вместе свои разрозненные куски, на которые распалась и развалилась за тот час, что убегала, пряталась и боролась. «Ты в порядке?» – повторил Джо, и Рене ответила: «Да».

Рене увидит эту же нежность и заботу в своем сыне, сначала в детстве, по отношению к друзьям, потом к жене и его собственным детям, внукам Рене. Иногда она будет видеть ее и в своих коллегах, и в семьях своих пациентов. Забота, внимание, желание разделить ношу страха какого-то человека. Как хирург, она всегда пыталась относиться к своим пациентам именно так, с той же степенью человечности, как Джо в тот день, но это оказалось невозможным, и все время своей карьеры она ощущала, что чего-то недостает. Даже получая всевозможные профессиональные лестные отзывы о своей работе, она всегда жалела об эмоциональных промахах.