Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

После наряда по столовой мы пришли в расположение роты. У меня не оказалось места спать. Мою кровать под двадцать девятым номером периодически забирали в каптерку, и на ней спал ответственный офицер по роте. Как назло, в нашем первом взводе все кровати были заняты. Я всегда ложился на свободную, когда кто-нибудь лежал в санчасти. В этот раз мне не повезло. Чтобы посочувствовать мне и куда-нибудь определить, сержанты надо мной начали глумиться. Я готов был даже спать на полу, лишь бы не чувствовать себя ущербным. Сержанты, конечно же, позволить этого не могли, но целый час они мне подыскивали место. Было одно, и на нем спал местный курсант со второго взвода, который каждые выходные был в увольнении. Он жил по другим распорядкам. Сержанты его не трогали, а он их за это подогревал магарычами. Я прекрасно знал, что если я лягу на его место, то мне не поздоровится. Сержант приказал ложиться на свободную кровать во втором взводе, и мне ничего не оставалось, как лечь. Когда я лег, я уже понял, что сержанты не упустят возможности рассказать блатному курсанту, подстрекая его на очередное мое избиение. И разборки мне стоило ждать к его приходу из увольнения.

Как назло, меня от обжорства после наряда по столовой начало тошнить. Бежать я уже в туалет не мог. Накрывшись под одеялом, я начал думать, куда лучше блевануть. Я только успел убрать простынь от матраса, и у меня все полезло. Держа рот, я сначала пытался запихивать блевотину обратно, но от этой экзекуции у меня пошел еще сильный напор, и я наблевал на матрас. Мне стало страшно от мысли, что если кто узнает, что я сделал на чужой кровати местного курсанта, то от меня точно ничего не останется. Сержанты эту тему так подогреют, что издеваться будут надо мной не один день. Все спали, и я потихонечку перевернул матрас. На мою радость, меня пронесло. Никто про это не узнал, но утром, уже на завтраке, стоя в очереди, местный курсант, подстрекаемый сержантами, несколько раз ударил меня в бок и сказал: «Вешайся». Я попытался оправдаться, но ему это было до одного места.

Как было обидно, что я, как ненужный бомж, каждую ночь ходил, побирался и спрашивал, куда мне лечь. Котелок у меня тоже был без ложки. Зубной щетки у меня тоже не было, чистил зубы через раз, и то рукой. Вещевой мешок был самый рваный. За время болезни из моих вещей все, что можно, вытащили и поменяли. Оставалось, наверное, меня определить возле параши. Отношение ко мне было такое.

Старший сержант Стамин вечером после отбоя меня поднял и сует мне свои носки, чтобы я постирал. «Я не буду стирать, товарищ старший сержант», — говорю я дрожащим голосом. Была небольшая пауза. Я этого сержанта боялся больше всех, да и все его боялись, так как от него можно было ожидать чего угодно. Одного удара палкой резиновой по голове со всего размаху, когда я потерял сознание, хватило, чтобы его ненавидеть. В эту паузу было очень страшно. Секунд через пять он мне приказал разбудить курсанта Степанова, который и пошел стирать носки. За период службы в учебке из девяноста курсантов, человек десять стирали носки этому старшему сержанту, и никто ему не отказал. Отказал ему один я, но, может, кто-то еще, о котором я не знаю. Страх он наводил на всех. Из-за того, что я не стал стирать носки, унижений меньше не стало.

После завтрака, как и обещал мне местный курсант, я получил по полной. Били меня вдвоем, вместе с двадцатипятилетним курсантом, которого тоже никто не трогал из-за его возраста. Он был спортсменом и еще хорошо рисовал. У него очень много было заказов рисовать картины. Ни на зарядке, ни на занятиях я его никогда не видел, и уважали и боялись его все, прозвав художником. Меня поражала жестокость, с какой они меня били ногами и локтями в спину. Как не разлетелся мой позвоночник, я не знаю, но после обеда меня повели в санчасть. Я ходил как вставленный, спина не разгибалась. По приходу в санчасть меня спросили, что у меня со спиной.

- Упал, — говорю.

- Ну, давай посмотрим.

Когда медсестра увидела спину, то ей сразу стало понятно. На спине было много синяков и распухших шишек. Медсестра сразу сказала, что за это статья и она обязана доложить. Тогда я уже медсестру начал уговаривать, что не надо это делать, а спина завтра пройдет. Сержанты меня несколько дней гасили от занятий, и боли на спине в позвоночнике постепенно прошли. Я понял, что из-за раздутых синяков спина у меня и ломила. Позвоночник болел еще недели две, но это было не смертельно.

На днях из госпиталя выписали двух курсантов из нашей роты, и привели их тоже раздетых, в драной форме. Кто из госпиталя ни возвращался, у всех все снимали и воровали. Наших больных курсантов стали отправлять в госпиталь только в плохой форме. Мне удосужилась честь поменяться формой на время пребывания курсанта в госпитале. Мою форму уже никто не снимет с него. Я целый месяц ходил в хорошей форме и уже не отличался от других. Но после того, когда вернулся из госпиталя уважаемый курсант, который показывал себя в роте с лучшей стороны, без формы, то ко мне как казалось стали относится лучше, уже понимая, что из госпиталя все приходят раздетыми. Мне удосужилось быть первым вернувшимся из госпиталя без формы, и других так уже как меня не били и не унижали. Сержанты и курсанты уже понимали, что из госпиталя в хорошей одежде не возвращаются, только за исключением некоторых.