Николя Матье - И дети их после них

Давор Шукер забил мяч.

Все смолкло, страна замерла в отчаянии.

– Сука, – произнес Руди.

В этот самый момент в кабак вошел какой-то чернявый и стал протискиваться к бару. Он заказал пиво, потом огляделся в поисках знакомых. И узнал Антони. Антони тоже узнал его. Хасин переключился на большой телеэкран, прикрепленный к стене. Шла сорок седьмая минута матча, и Лилиан Тюрам, на счету которого не было ни одного гола, пробежав через половину поля, забил мяч. Кабачок взорвался. Рты раскрылись в едином крике. Опрокинули стол. Пиво разлилось по полу. Зрители принялись скакать на одном месте, орать во все горло и обниматься. Хасин воздел к небу руки со сжатыми кулаками и вдруг почувствовал, что его трясут. Это был Антони – совершенно не в себе, в полном беспамятстве, француз до мозга костей и счастливый как младенец.

Матч продолжался в атмосфере полного дурдома. Пиво лилось рекой, все вокруг дымили как паровозы, орали, перекликались через весь зал. Антони и сам пил сколько влезало. Они с кузеном то и дело угощали друг друга, наливали и Руди, который придуривался больше, чем обычно, и кукарекал после каждого маневра «синих». Хасин тоже пил по-черному. У него были на то причины.

На седьмой минуте Тюрам забил второй гол, и все вопросы кончились. Народ вдруг слился воедино, вернувшись к своему изначальному состоянию дикой орды, освободившись от разногласий и позиций, превратился в единое целое. Все, что предпочитало оставаться вне этого, стало непонятным. То же, что оказалось внутри, гремело в унисон. Вся страна состыковалась, отдавшись во власть какой-то эротической фантазии. Единение носило торжественно-сексуальный характер. Ничего не было – ни истории, ни смертей, ни долгов, все исчезло словно по волшебству. Франция эрегировала, преисполненная неслыханного брат- ства.

В какой-то момент, не в силах больше терпеть, Антони пошел пописать. Перед сортиром стояла очередь. Он решил выйти наружу.

– Я выйду на пять минут, – предупредил он кузена.

Стоял такой гвалт, что ему пришлось показать на пальцах: пять минут. Кузен выразил на лице непонимание. Он пропустит конец матча, но делать нечего, иначе он описается.

– Я сейчас.

Вечерний воздух привел его немного в чувство. На улице было тихо. Из кафе то и дело доносились радостные возгласы. В сумерках это воспринималось как приливы жара, как будто из-под крышки скороварки вырывались клубы пара. Он выбрал укромный уголок в стороне и пристроился писать на ограду завода «Металор». Стоявшая рядом доменная печь давила на него всей своей мощью. Он поднял голову и обругал эти тысячи тонн, продолжая выписывать узоры на кирпиче.

Когда он вернулся в бар, его поймал кузен.

– Мне надо ехать.

– Да?

– Ага. Не хочу дожидаться, пока все одновременно снимутся с места. Это будет пробка века.

– А отметить не хочешь?

– Нет, лучше домой.

Антони, конечно, было понятно. Нат, ребенок – нормально.

– Отметим в день финала, – сказал он.

– Именно. Ну давай…

Они обнялись, с силой похлопывая друг друга по спине. Странный момент. Они были почти готовы сказать, что любят друг друга. Совсем не в их духе.

– Давай, – сказал Антони.

– Ага, скоро увидимся, привет. Только без глупостей.

Он кивком показал на Хасина, который, положив локоть на стойку, не отрываясь смотрел на экран, как любой другой.

– Ага, сегодня не тот день, чтобы выяснять отношения, – сказал Антони.

И кузен поспешил на улицу. Антони вернулся к бару и заказал кружку пива. Франция выиграла. Франция вышла в финал.

После финального свистка Эйанж вскипел. Город заполнила бесконечная вереница машин, которые начали сигналить и так и этак. В окнах вывесили флаги, на улицах тоже размахивали полотнищами, закрепленными на длинных гнущихся древках. В результате получилось какое-то странное зрелище, смутно напоминающее художественную гимнастику – вольные упражнения. Даже лица окрасились в цвета триколора. Молодежь бегала, свистела, запускала петарды. Пили прямо на тротуарах из больших металлических банок. Несколько юных придурков взгромоздились на капот и стали носиться вдоль всей пробки, перепрыгивая с машины на машину. Полицейские смотрели на все это с добродушным безразличием. Прохожие останавливались, чтобы расцеловаться с ними. Раньше город не знал за собой такой силы, такой энергии. После тридцатилетней непрухи он открывал себя заново: победа покончила с кризисом. В мэрии откупорили шампанское. На центральной площади журналист местной газеты собирал впечатления с пылу с жару. Завтрашний номер будет полон радостных комментариев. На всех устах – одно местоимение. «Мы» выиграли, «мы» вышли в финал, «мы» чемпионы. На улицах было также замечено несколько алжирских знамен. Впрочем, Обертен, кузовной мастер из центрального квартала, еще несколько дней назад повесил у себя на витрине транспарант с надписью: «Зидан – президент». Местное отделение «Национального фронта» временно спряталось за железными шторами.