Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

Из тебя получился замечательный отец, Морис. На мой взгляд.

Но тут туман как бы расступается… И вот они, две фары… Горят… Прямо там… В утренней серости… Над старым пирсом в Фаноре… И вот он, Чарли Редмонд из Фарранри… Человек, который никогда не подведет.

Неужто конца-края этому не будет, Чарли?

Паромы приходят, паромы уходят. Она еще может нарисоваться.

Но о чем я сейчас задумываюсь?

Не начинай, Мосс.

Правда, что ли, красивые девушки роют могилы? [25] Цитата из одноименной песни The Smiths «Pretty Girls Make Graves».

Мы ее узнаем, Мосс. Как-нибудь. Нутром. Лишь бы она больше не притягивала непогоду.

Думаешь, все из-за нее?

Да это у нее в крови. И мать у нее была такой же. Палец в рот не клади.

И языкастая к тому же, Синтия. Как в тот раз, когда я вернулся без глаза? Из Танжера? Только глянула – после всего, что я перестрадал, – и говорит: ты, блин, что, Том Йорк, что ли?

Впервые про такого слышу. Или погодь… Это тот хромой из Саммерхилла?

Это мужик из «Радиохеда», Чарли.

Никогда их не любил. Нытики какие-то. С тем баблом, которое они зашибают, суки? Да они на укулеле должны играть.

У него один глаз такой – газз [26] Guzz – косой или больной глаз ( ирл .). .

Такие бабки гребут. А он ноет и блеет, как застрявшая коза? Да он мамбу должен играть.

Как думаешь, я стал красивше, Чарли? В необычном смысле? Со своим разъебанным глазом?

Он придает тебе характер, Мосс.

Хочешь сказать, раньше у меня характера не было?

По молодости ты довольно средне выглядел, Морис, по чесноку-то.

Твоя правда. Возраст. Он придает огонька. В необычном смысле.

У нас появляется огонек из-за отчаяния. У мужиков определенного возраста. Но сказать по правде, Мосс? Все это наше кряхтенье? Все эти наши жалобы, будто мы застряли посреди «Радиохеда» в дождливый четверг? По правде-то мы в расцвете сил. Мы с тобой? Да мы живем в три часа пополудни в летний день.

А хорошего все равно мало, Чарли. У меня вот камень на душе. До сих пор.

Ну естественно. Ты же чуть не убил девочку.

Трудно об этом вспоминать. Даже сейчас.

Знаю, Морис. Мне жаль.

Из-под камней в доках Альхесираса поднимается сырой дух воспоминаний – это одно из тех мест на земле, где можно вволю пострадать, как нигде.

Вот мой отец?

Чарли Редмонд улыбается, но хмуро. Смотрит на высокие окна. Качает головой, словно от удивления.

Кажись, мой отец был самым бледным человеком в Корке, говорит Чарли.

А это дохрена значит, говорит Морис.

Ему бы священником быть. Ему бы вообще детей не делать. Сохранил бы мир от целой кучи хлопот. Он верил в Бога и смирение с судьбой. Он верил, что это все – лишь юдоль скорби. И мы только проходим через нее.

Может, в этом он был недалек от правды, Чарли.

Ушел на пенсию в пятницу. А в следующий четверг – обширный инсульт. В шестьдесят пять лет. Отправился прямиком в сыру землю. Ни дня в жизни не опаздывал на работу.

Старые кости. Ушел, как мой старик.

Тяжело тогда тебе пришлось, Морис. Сколько тебе было? Восемнадцать? Девятнадцать?

Сразу после того, как мы перебрались в новую квартиру. Колледж-роуд. У Сент-Фин-Барра. Он был того. Сидел в шезлонге перед входной дверью и гонял пластинки Хэнка Уильямса. Хэнк всегда был не к добру. Стояло лето, даже в одиннадцать еще светло. Мой отец в своем шезлонге. Мать таскает ему чашки с крепким чаем. В музыкальном центре «Саньо» дерет глотку Хэнк. Мать исходила из принципа, что лучше крепкого чая для нервов еще ничего не придумали. Отец к этому времени уже ушел с работы. Ушел с работы из порта в Корке.

Когда работа вообще кончается? говорит Чарли. Где это видано?

Вышел по инвалидности. Спал не больше блохи. Он был на связи с чудным, Чарли. Я реально в это, блин, верю. Он был… как приемник. Для охерительно странных передач. Вот мать выходит к нему с печальной мордашкой и кружкой крепкого чая. Хэнк жарит там себе за одиночество. Из «Эбби Тэверн», от нас через дорогу, расходятся по домам мужики. Беззаботные совершенно. Самое лето – в одиннадцать светлынь, а мать смотрит лотерею. Никогда наперед не знаешь, говорила, пока не начнется лотерея вечером: вдруг выберут нас. Прикинь, каково все это слушать моему бедолаге, который был в черной депрессии с самого появления на свет? Но он отлично знал, что без матери сосал бы лапу в комнате с мягкими стенами.

Брак, говорит Чарли, прекрасен и ужасен.

Только одно их и поддерживало – психовать из-за меня. Я в детстве был для них даром. Только это и давало интерес к жизни – психовать. «Морис загремит в коркскую тюрьму. Что тогда, Ноэль?» – «Он может уехать в Англию». – «Уж лучше подальше отсюда, Ноэли?» – «А не то по нему уже плачут нары в коркской тюрьме, Сисс». И это мой отец. В шезлонге, в полночь, и Хэнк Уильямс-старший завывает на чем свет стоит.