Аманда Ходжкинсон - Место встреч и расставаний [сборник litres]

Он схватила меня за локоть и предложила отвезти меня к себе домой. Я могла бы занять комнату его сына, пока он не вернулся. Кровать была застелена голубым атласным одеялом. Она показала мне телеграмму от военного министерства и объяснила, что они, судя по всему, ошиблись. Ее сын не мог утонуть. Он был отличным пловцом.

– Я присмотрю за тобой, милая, – сказала она. – Я хорошо о тебе позабочусь.

В ушах у меня стучало, меня захлестнула паника. Я попыталась высвободить руку из пальцев этой женщины, предлагавшей блага, которых я не хотела. Я окинула взглядом толпу в поисках мамы, но вместо этого увидела Джека. Высокий и легко узнаваемый, он стоял у часов и без конца крутил в руках шапку.

– Он здесь! – закричала я, высвободившись из хватки женщины и оттолкнув ее. Я схватила с пола наш чемодан и стала пробиваться вниз по лестнице. Джек был первым человеком, кого я увидела за все недели нашего путешествия, который знал меня, нашу ферму и людей, которых я любила. Увидеть его было то же самое, что снова увидеть дом. – Джек! – крикнула я, напрочь забыв про все свои мысли о том, чтобы спрятаться от него. – Джек, Джек, это я!

Мы с мамой покинули ферму затемно. Мы попрощались со всеми накануне вечером и пообещали, что напишем, как только прибудем в Америку. Бабуля приготовила нам в дорогу еду.

– Береги себя, – сказала она мне и обняла так сильно, что я едва дышала. Она дала мне небольшого, потрепанного плюшевого медвежонка. – Он принадлежал твоему папе, когда он был ребенком. Возьми его себе.

Мама выложила мою одежду в путешествие на пустую кровать Сьюзен. Сарафан и мой любимый желтый кардиган. Темно-синее пальто с бархатным воротником «Питер Пэн», пара перчаток и мой лучший выходной берет.

Мы прокрались мимо дремлющих во дворе пастушьих собак. Мы поднимались по заросшей травой тропе под светом августовской луны; мотыльки порхали в серебряном луче, освещавшем нам путь; роса насквозь промочила мои носки и сандалии. Я остановилась и бросила взгляд на крытое соломой строение, которое всю жизнь было моим домом. В окне на лестничной площадке виднелся силуэт. Это была бабуля. Она подняла руку, а затем внезапно рухнула в кресло, которое всегда там стояло.

Я поняла тогда, что даже когда я состарюсь, я не забуду очертаний бабули в окне. Как она помахала мне на прощание, а затем упала в кресло, словно сломленная нашим отъездом.

Мама была уже далеко впереди, все больше растворяясь в темноте.

Я побежала за ней, прося подождать.

– Бабуля… – начала я.

– Не оглядывайся, – прошептала мама, быстро шагая вперед. – Не оглядывайся.

Мама стояла у больших часов с Джеком. Я звала их обоих, и каким-то чудом, в шуме и волнении железнодорожного вокзала, они услышали меня. Они услышали меня, и, когда обняли меня, я могла думать лишь о том, что мое место – рядом с ними.

– Я хотела спрятаться, – призналась я. Мне было нужно, чтобы они знали о том, что я сожалею.

Я столько раз ошибалась.

– Милая моя, мы бы тебя нашли, – сказал Джек, поднимая наш чемодан. От того, как он это произнес, глаза мамы наполнились радостью. Я тоже почувствовала тепло его слов. – Ты готова, Молли?

Мама посмотрела на меня с тревогой.

– Да, – ответила я, взяв ее протянутую руку. Да, я была готова идти.

Я бы хотела поблагодарить Роджера Уоттса за то, что он великодушно провел экскурсию по американскому аэродрому времен Второй мировой в крошечной деревушке Ратлсден в графстве Суффолк, Англия. Во время войны этот аэродром использовался 322-й и 447-й группами бомбардировщиков Восьмой воздушной армии ВВС США. Когда мы стояли на настоящей диспетчерской вышке и смотрели на то, что теперь стало фермерскими угодьями, способность Роджера оживить это удивительное прошлое через личные истории и зафиксированные факты оказалась для меня просто бесценной.

Светлой памяти моих бабушек и дедушек, в особенности Бабби Файги, чье поистине отважное путешествие из Китая в Америку вдохновило меня на эту историю.

Элла вышла на платформу, все еще ощущая под ногами мягкое покачивание поезда. Обдумывая, куда ей идти, она поправила свою шляпу. На самом деле, это была мамина шляпа, сделанная одиноким еврейским портным из района Хункоу. Мама настояла на том, что Элле она понадобится. Теперь шляпа казалось старомодной и слишком чопорной, как и платье, которое было на добрый дюйм длиннее, чем подолы нью-йоркских женщин, изящно порхавших мимо нее.