Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Где-то здесь, товарищ комбат, — предупредил Костя, неотступно следовавший за Дмитрием в некотором отдалении. Ординарец был тоже насторожен и собран, его худощавая фигура то и дело замирала в седле. Так проехали они с полверсты и оказались рядом с продолговатым стожком, у которого обрывался след. Дмитрий привстал в стременах и кивнул ординарцу, чтобы тот объезжал стожок с одной стороны, а сам он приблизился к стожку с другой.

Дышлаков услышал нарастающий конский топот и опередил их, он появился на своем мышастом мерине внезапно и тут же угрожающе вскинул маузер:

— Чей будитя?

— Он, товарищ комбат, — спокойно, словно кисет из кармана, вынимая из кобуры наган, сказал Костя.

— Здравствуйте, товарищ Дышлаков, — поймав это движение, проговорил Дмитрий.

— Здравствуйтя, ежлив свой, — Дышлаков ощупал красноармейцев недоверчивым взглядом.

— Я — Горохов.

— Догадываюся, — партизан шмыгнул носом и нахмурился. — Определенно.

— Догонял вас.

— Зачем жа? Скажетя ишшо! — Дышлаков недобро улыбнулся.

— Ради вашего спасения.

— Что? — после некоторой заминки насмешливо протянул Дышлаков. — Как жа понимать вас, товарищ Горохов?

— Так и понимайте. По существу вопроса, мой совет вам: спрячьте-ка поскорее маузер. Все мы тут стрелять обучены.

— Точно, — весело кивнул Костя.

Дмитрий разглядывал словно наспех рубленное топором квадратное, волевое лицо партизана, его сильную грудь, туго натянувшую заграничное песочного цвета сукно. В твердом взгляде Дышлакова было железное упрямство — та неколебимая решимость, которой он никогда ни за что не изменит.

Дышлаков узнал Костю и, сдерживая раздражение, сощурился:

— И мы люди, ежлив што.

Дмитрий сделал Косте знак, чтобы тот — избави бог от соблазна! — не вступал с партизаном в ненужную перебранку. Костя все понял: дернул повод, отъехал в сторону, не скрывая, однако, своего раздражения.

Дмитрий, словно спохватившись, намеревался спросить Дышлакова, где же Автамон. Но в это время из-за стога показалась седая, в сплошных горошинах пота голова, крохотные глазки, похожие на бусинки, метнулись к комбату.

— За что он вас? — обратился Дмитрий к Автамону.

Тот ничего не ответил, лишь часто задвигал челюстью, как бы захватывая воздух, которого ему сейчас явно недоставало. Минуту спустя он сделал неверный шаг из своего укрытия, все еще не сводя взгляда с комбата и не совсем веря в свое скорое избавление.

— За что? — теперь уже вопрос относился к Дышлакову.

Партизан пожевал мясистую губу и со стуком вставил маузер в колодку:

— Дружком приходится али сродственником? — усмешливо кивнул на Автамона. — Али так приглянулся?

И лишь тогда Автамон заговорил дрожащим, плачущим голосом:

— Господи, за чо наказание тако?.. Ить он же меня всюё ночь допрашивал, господи!..

Дышлаков с независимым видом ловко сделал себе самокрутку, с сильного замаха чиркнул кресалом и блаженно запыхал табачным дымом. Вся эта история, которую не известно зачем затевал комбат, казалась партизану никчемной, совершенно не стоящей внимания, и он сказал, явно рассчитывая на классовое чутье Дмитрия:

— Не жалейтя. Ежлив всех жалеть, то хана нам. Блуд.

— За что же? — повторил вопрос Дмитрий.

Дышлаков удивился странной непонятливости комбата:

— А у вас сумления, будто это не есть форменный враг?

— Эх, люди! — истово взмолился Автамон. — А и кто день в день сдает продразверстку? Я, граждане-товарищи, человек хворый и престарелый… Годы мои давно ушли.

— Не шумитя! — гаркнул на него Дышлаков. — Ты поясни товарищу комбату, кому коня отдал, гадючье твое жало!

— Коня? — встрепенулся Дмитрий. — Какого коня?

— Знамо, Гнедка, — сухо отрезал Дышлаков, вытирая испарину на покрасневшем носу. — А вы его защищаетя!

И тут Дмитрий вспомнил пешую Татьяну в степи. Она обманула Дмитрия, сказав, что ее жеребец заболел. Она знала, где Гнедко, и намеренно скрыла это. Может быть, Татьяна даже встречалась с Соловьевым и сама подарила коня.

— Ванька увел Гнедка без спроса, — ударил себя во впалую грудь Автамон и заскулил обиженно и тонко, совсем по-собачьи. — Зазря все эвто, скорбяшша матерь казанска.

— Так увел жа! — Дышлаков сердито выплюнул изжеванную самокрутку. — Чего тогда, мать твою растуды-сюды, от меня таился?

— Неужто, дорогие граждане-товарищи, ноне вот эдак полагается? — Автамон затрясся и приблизился к Дмитрию, ища защиты.

— Не шумитя! — угрожающе скрипнул зубами партизан.