Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Коров у Автамона целое стадо, — говорила Антонида, распаляясь. — Так хоть бы одну — одну-разъединственную. Обещал ить комбат. Да разве ж он на учительшу осмелится пикнуть! Ить Танька-то, она и есть дочка Автамона, ага, родная, первенькая. В платьях кашемировых ходит, в шелках. Потому и невпродых нам, что партейный гражданин к Таньке льнет. От людей не спрячешься, ага, они все примечают…

В самый разгар беседы в избу вошел Леонтий, увидел гостя, махнул рукой и назад — заторопился уйти от возможного греха. Но Антонида успела ухватить мужа за подол холщовой рубахи и, почмокивая ртом, потащила к Дышлакову:

— Скажи ты, идол, человеку, каки со своими дружками немыслимы убытки семье сотворил.

— Говоритя, гражданин, не стесняйтеся, — поощрил Дышлаков, доставая кисет и принимаясь ладить самокрутку. — Тут свои люди.

По всему смурному, пришибленному виду Леонтия было заметно, что его нисколько не интересует то, что теперь происходит в избе, тем более, что Антонида опять заговорила о мужевых дружках и убытках. Ее ядовитые попреки он слышал много раз, чтобы еще в присутствии человека, совершенно незнакомого ему, повторять свои давно опостылевшие объяснения, которые ей уже не нужны, потому что коровы — если судить по молоку, то там не корова, а коза — не вернуть и ничего уже не поправить, как ни старайся.

Он огляделся, словно ища себе поддержки, и проговорил упрямым голосом:

— Ну и чо? Зарезал и чо? Для коммуны, значит.

— Кто ноне не пьет? Все выпиваем, гражданка, — подтвердил Дышлаков. — И не об том речь. А касаемо коровы, так ее надо стребовать в срочном порядке.

Обрадованная поддержкой, Антонида ловко метнула на стол шершавый каравай черного хлеба, поставила глиняную миску с малосольными огурцами, от которых свежо попахивало укропом. Достала из подполья припыленную бутылку.

— Этого, гражданка, никоим образом. Проститя! — сказал Дышлаков, отодвигая самогонку. — Не в гости приехал.

— Учись, змей, гулять, — наставительно сказала Антонида растерявшемуся мужу. — А ты вон как лакаешь ее, проклятую.

— Ну и лакаю! И чо?

После обеда Дышлаков неподвижно сидел, опершись подбородком на витую рукоять шашки. Из всей жалостливой истории, рассказанной Антонидой, на сердце ему пало одно: Горохов пообещал помочь горемычной бедняцкой семье и не помог, и не помог потому, что не захотел пойти супротив классовых кулацких интересов.

— А он как? Языкатый? — спросил Дышлаков.

— Чего? — не поняла Антонида.

— Говорить любит?

— Нынче все говорить горазды.

Говорунов партизаны, как правило, не очень уважали и не доверяли им до конца, считая их пустыми, балаболками. Что же касается самого Дышлакова, то в гражданскую он вроде бы слушал своего комиссара, а делал нарочно все наоборот, потому как комиссар ему попался из завзятых прощелыг-студентов, лез во всякие разговоры, когда надо и не надо. И погиб тот комиссар прямо на полуслове, не договорив про неотложные задачи мирового коммунизма. Из засады срезала его белогвардейская пуля. Всем был студентик вроде бы ничего: уважительный и не трус, да уж больно языкастый.

Дышлаков вдруг взглянул в окно и прильнул к стеклу. И, как ужаленный, опрометью кинулся вон, шебарша на бегу брюками. Он приметил проезжавшего по улице Григория Носкова, бывшего своего бойца, в девятнадцатом они вместе пробивались сквозь буреломную тайгу к партизанской армии Петра Щетинкина, вместе съели у костров не один пуд соли. Дышлаков сразу узнал Григория, да его мудрено было бы не узнать — мордастого, широкого в кости.

А Григорий увидел командирского мерина и попридержал своего коня, остановился как раз против Антонидиных ворот, во все глаза, словно на какую-то невидаль, на двор пялился. Когда же Дышлаков споро выскочил на крыльцо, Григория с подводы словно ветром сдуло. И вот заулыбались они и тут же сцепились в крепких объятиях, а затем, отстранив Григория от себя, Дышлаков долго и пристально с умилением разглядывал его, пока не произнес с неподдельной радостью:

— Милай мой! Вот и встретились, о!

— Правда, не виделись давненько, — Григорий часто-часто заморгал воловьими глазами.

— Давно, — согласился Дышлаков и вдруг досадно дернул плечом. — Али сердце на меня взял?

— Что ты, товарищ командир! Не обижай.

— И то подумываю. Далеко ли тут, приехал бы попроведал.

— Собирался я, — откровенно признался Григорий. — Да все недосуг.

Услышав, что Григорий батрачит у Автамона Пословина и тот послал его сейчас в станицу за хлебом для косцов, Дышлаков сказал Носкову, чтоб немедленно заворачивал подводу назад.