Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Напористость Дышлакова, как ни странно, возымела обратное действие. В Автамоне неожиданно взыграло его природное упрямство, к тому же понял он, что партизану еще не известна истинная суть происшедшего, иначе не стал бы он говорить о каком-то подарке: не подарил Автамон Гнедка Ваньке, а дал на время, это уж точно, на день-другой — вот в чем истинная правда. Да и, на худой конец, Пословин мог не знать Ванькиных блажных проделок: о побеге Соловьева из тюрьмы не было широко объявлено населению.

— А зачем жа, гражданин-товарищ, тебе издался непременно мой конь? Можа, случаем, дом тебе уступить? — невесело хохотнул Автамон. — Так бери! Бери, коли надо!

Дышлаков до крайности удивился смешку, яростно скрипнул зубами:

— Тебе ить сказали, кто я! Али ждешь бумагу с печатями?!

— Поезжай-ка отседова, гражданин-товарищ, с богом.

— Сперва предъявитя свово жеребца! Не доводитя до скандальной крайности!

— Игде я возьму коня? Работник на ем умчал, — Автамон повернулся, чтобы уйти. — Ишши сам.

— Не торопись, милай, давайтя разберемся, — Дышлаков ухватил его за плечо. — Куды это работник уехал? Шутки шутитя, а людей не мутитя.

— В Ужур. Истинный крест — в Ужур.

— Ой и брешетя, старая подлюка! Брешет он, — обратился Дышлаков к Григорию. — А раз брешет, мы допросим его по всей форме. Как супротивника революционного крестьянства.

К ним понемногу стали стекаться косцы. Подходили неспешно и молча, стараясь понять, что же, собственно, происходит. Дышлаков посчитал необходимым подробно объяснить людям обстановку:

— Уцелевший гад дал коня беглому бандиту Ивану Соловьеву!

По толпе вихрем пробежал тревожный шумок. Но Автамона вроде бы не осуждали. Скорее, не верили Дышлакову: да разве мог ни за что ни про что отдать лучшего своего коня жадный Автамон, да еще кому? Сыну станичного пастуха, Ивану Кулику! Нет, что-то тут совсем не так, не должно того быть вовсе.

— И чо? — уловив общее настроение, встал на защиту отца Никанор.

— Не гунди. Мы тут, значится, сами, — остепенил его Автамон.

— Допросим по всей форме! — крикливо повторил Дышлаков, отстегивая кнопку кобуры.

— Веди Гнедка, дядька, — посоветовал Григорий.

Дышлаков со злобной решимостью выхватил тяжелый маузер:

— Признавайся, туды твою!

Автамон вобрал голову в плечи. Дело, как казалось ему, принимало уже серьезный оборот, и все-таки каяться и просить пощады он не хотел. Ведь только признай себя хоть чуточку виновным, да еще при многих свидетелях — и тогда конец Автамону. Видно, не очень любит шутить красный партизан Дышлаков.

— Признавайся, дядька, — вполголоса посоветовал Григорий.

— Не попусти, господи, — Автамон молитвенно вскинул к небу искрученные ревматизмом руки.

Партизанский командир опять пугающе скрипнул зубами, но и на этот раз пересилил себя, заговорил с Григорием на удивление спокойно, словно это не он минуту назад исходил гневом:

— Соловьев не ушел бы, не будь у него конишки. А тавро-то никуда не денется — пословинское оно. Твое.

— Может, кто и ошибся, — жалея Автамона, предположил Григорий.

Ошибки, конечно, тут не было: инородцы знали тавро каждого сколько-нибудь зажиточного хозяина в степи. Но ведь Иван мог и украсть Гнедка. Григорий знал, что сделать это его дружку — раз плюнуть. Непонятно было и то, зачем поехал Иван в Ключик. Не для того же, чтобы показать инородцам свою удаль. Он же ведь не такой дурак, чтобы не понять, что его ищут всюду. Так зачем он неосмотрительно лезет на люди?

Дышлаков дунул в вороненый ствол маузера, как бы прочищая его перед вынужденным выстрелом, и, чуть разомкнув полные губы, с жесткой решимостью проговорил:

— Прошшайся со сладкою жизнью. Сказывай последнее желание.

— Что делает! — вскрикнул Никанор. — Очурайте его!

Автамон медленно поднял мертвый взгляд. Небо над покосами было по-прежнему чистое и необыкновенно голубое. Даже не верилось, что оно когда-нибудь может быть таким.

— Тут вам и аминь!

— Веди его, дядька Автамон, к Ваньке Соловьеву. Нету у тебя другого выхода, — сказал Григорий, напряженно думая, как предотвратить намечавшееся убийство. Только бы подойти поближе к Дышлакову, чтоб повиснуть у него на руке в самое страшное мгновение. Уговаривать Дышлакова сейчас бесполезно: себя не пощадит, а сделает по-своему.

Едва Григорий успел подумать об этом, раздался выстрел. Резкий звук, похожий на щелчок бича, взметнулся над логом, вспугнув затаившихся в кустах перепелок.