Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Соловьев перестал жевать, угрюмо воззрился на разжалобившегося хозяина:

— О чем ты, Васильич? Бараны куплены. Сорок червонцев отвалил.

— В неведеньи ты. Спроси вон у эвтого лешака, у Миргена.

Атаман ладонью отер масленые губы и велел Сашке немедленно разыскать и позвать сюда Миргена Тайдонова. Все разом примолкли в ожидании атаманской расправы. Кое-кто из сидевших за столом поднялся и выскользнул во двор.

Мирген нетвердо взошел на крыльцо и остался стоять в дверях. Он был изрядно пьян, его мутные глаза скрылись в узеньких, как морщинки, щелочках. Он что-то забормотал себе под нос, затем сказал:

— Пить надо много, оказывается. А закусывать — вот столько, — он показал грязный ноготь мизинца.

Соловьев не принял веселого тона, предложенного Миргеном. Он еще более насупился, заговорил жестко. Здесь не балаган, Миргену кривляться нечего. Нужно откровенно сказать, где взяты эти самые бараны и сколько за них отдано.

Мирген закачался, переваливаясь с пяток на носки, хмуро закрутил всклокоченной головой, как бы стремясь вытрясти из нее хмель, и проговорил:

— Жирный баран — вкусный баран. У, Келески!

Когда Соловьев настойчиво повторил свой вопрос, Мирген признался:

— У него брал.

Соловьев вскочил, загремев стулом. Но в это время за окном хлопнул выстрел. И Соловьев в два прыжка, едва не опрокинув опешившего Миргена, оказался во дворе. Подумав, что это стрелял наблюдатель, поставленный у ворот, атаман бросился на улицу:

— Чо случилось? — и на бегу выхватил наган.

Из-за угла соседнего дома вывернулись в обнимку Сашка и напившийся без меры Чихачев, в руках у Сашки была вскинутая винтовка. Почувствовав кисловатый запах сгоревшего пороха, Иван строго спросил:

— Кто стрелял?

— Я, Иван Николаевич, — беспечно ответил Сашка. — Видишь вон флаг над школою! Трехцветный, а?

— Зачем энто?

— Ну и что? Знай наших! — бросил Чихачев.

— А тетка полезла снимать. Вот тетку-то и пугнул. И пугнул! — усмехнулся Сашка.

— Гляди, Иван Николаевич, — показал Чихачев и, заложив в рот два пальца, свистнул. — Мадама!

Над коньком двускатной крыши, как поплавок, показалась и скрылась, и снова показалась бабья голова в красной косынке. Женщина раскачивала рукой накрепко прибитое к коньку древко царского флага, пытаясь оторвать или, на худой конец, сломать его.

— Можно, Иван Николаевич? — попросил расстроенный Сашка. — Ведь вот же сука! — и погрозил женщине кулаком.

Гаврила, выбежавший на улицу следом за атаманом, успел схватить за ствол Сашкину винтовку и с силою потянул на себя. Сашка присел, размахнулся, чтобы наотмашь врезать председателю, но Соловьев ловко перехватил Сашкину руку.

— Ты чо?

— Да это же Антонида! Она! — крикнул Гаврила.

— Хочу поговорить с ней, — строго сказал Соловьев и послал за Антонидой Сашку.

Антониде все-таки удалось сломать древко. Флаг ударился об угол дома и упал на землю. Его подхватили ребятишки, развернули и потащили в верхний край, к кладбищу. Чихачев хотел послать кого-нибудь им вдогонку, но Иван остановил его:

— Не надо.

Возбужденно дыша, Антонида потянула концы косынки и долго, не мигаючи, смотрела на Соловьева. Затем перевела взгляд на стол, вокруг которого сидели разномастные гости, и сказала Автамону, нетерпеливо заерзавшему на табурете:

— Детям муки пожалел. А этих ублажаешь!

— Кого? — усмехнулся Автамон.

— Бандитов!

Соловьев вскинул голову, нахмурился, взбычился и вдруг хватил кулаком по столу:

— Нету бандитов! Тут одни обездоленные! А тебе наша компания не глянется?

Она подошла к Соловьеву и положила натруженные руки ему на плечи:

— Коршун ты! И что только делаешь, Ваня! Ведь ты похуже Колчака, — и осеклась.

Соловьев вздрогнул и глухо сказал:

— Не молчи, Антонида. Хочу тебя слушать. Помнишь, как на действительну нас провожали, реву-то сколь было. А помнишь, мелкотою ходили по ягоды? Кака черемуха, хоть лопатой греби! Уж и поел бы пирога с черемухой!

— Приходи, — просто сказала она. — Придешь — так испеку пирог. Ох, кончил бы стрелять, Ванька!

Иван долго молчал, не отпуская от себя Антониду. Дышал часто и трудно, словно запалившийся конь. И вдруг воскликнул:

— Бандит я и есть!

Чихачев поставил на стол кружку:

— Что с тобою, Иван Николаевич?

— Спать хочу, — огненным лицом он ткнулся себе в ладони.

Поддерживая, его проводили в спальню. Компания распалась. Вместе со всеми поднялись и ушли Гаврила с Антонидой.