Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Народ соберем! — воодушевляясь, говорил он.

Был тот вечерний час, когда хозяева уже подоили коров и задали скоту корм на ночь, поэтому, едва посыльные заполошно пробежали по улицам, на собрание повалили говорливыми толпами, стремясь прийти пораньше и занять места в первых рядах. Никто не знал, по какому случаю созывают всех, появилась уйма предположений, любопытство разгоралось с каждой минутой.

— О чем говорить? — недоумевал Николай.

— О красном ордене и вообще о чем спросят. Нажимай больше на бандитизм и текущий момент, понимаешь. Про Ллойд-Джорджа и про китайцев поясни, как живут. Станичники очень даже интересуются.

— Если уж надо… — пробормотал Николай, сраженный натиском председателя сельсовета.

— Надо, товарищ краснознаменец! И про аэропланы скажи, а то у нас не все верят, что человек летать в состоянии, как птицы. Брехня, мол, понимаешь.

— Я сам видел, — почему-то смущенно сказал Тудвасев.

— Мы с тобой знаем, — подхватил Гаврила, — а ты попробуй им доказать. У них же никакой фантазии, понимаешь.

Председателю хотелось самому представить Заруднева станичникам, но к ним подошел Дмитрий, поневоле пришлось знакомить его с гостями и, как бывшему комбату, уступить право сидеть в центре за столом президиума и вести собрание. Это предложение польстило Дмитрию, он сразу же согласился.

Когда с большим трудом удалось навести порядок и заставить людей соблюдать тишину, Дмитрий поочередно поднял и выставил напоказ перед станичниками Заруднева и Тудвасева. Шишаком буденовки Николай чуть ли не доставал до потолка. Откуда-то с заднего ряда крикнули:

— Есть вопрос. Можно?

— Задавайте, пожалуйста, — сдержанно ответил Дмитрий.

— А и где эта каланча взялась? Откудова ее привезли?

Вопрос вызвал сперва тишину — люди растерялись, не зная, как относиться к сказанному. Затем зал грохнул смехом.

Долго не думая, Николай сорвал с головы буденовку:

— А теперь как?

— Да он малой! — выкатился из-за спины тот же голос. — Ему не грех подрасти!

— Аршин проглотил, граждане!

Второй вопрос задали Тудвасеву. Дряхлый, седой казак с нижнего края дернул себя за редкую козлиную бороденку:

— У твово товарища орден, а где твой?

Тудвасев пожал плечами:

— Не заслужил.

— Не, — позволил себе возразить дед. — Героем смотришь. Верно?

— Верно! — взметнулось отовсюду.

— Очередь до тебя не дошла. Ордена дают с правого флангу. По ранжиру. Товарищу дали, вишь, скоро и тебе достанется, — рассудил старик.

Заруднев оживился, поздравил казаков с наступающим праздником всех трудящихся и немедленно услышал взаимные поздравления — станичники рассчитывались с приезжими по-честному. Дождавшись тишины, Николай заговорил о непримиримой борьбе классов, но его оборвали новым вопросом:

— Баба есть?

— Есть, — усмехнулся Николай, весело разглядывая задавшую вопрос Антониду.

— Бьет?

— Кого бьет? — не совсем понял Николай.

— Знаем кого. А детишки имеются?

— И чего пристала! — зашикали на нее. — Он молодой еще!

— Не так уж я молод, а ребятишек пока нет.

Ответ вполне устроил дотошную Антониду и всех прочих станичников. Кто-то поспешил заверить:

— Ребят настрогаешь — не беспокойсь.

— Пошто ж китайцы желтые? Ей-бо желтые! И говорят не по-нашему.

Об аэроплане, к счастью, никто не спросил. Николай объяснил условия службы в чоне и в Красной Армии и в момент закруглился. Выходил из школы недовольный собою, потому что не сумел произнести настоящего доклада.

Гаврила же был иного мнения о собрании, да и не только Гаврила. Люди еще долго обсуждали каждое слово докладчика. Люди не требовали от него умных речей, им куда важнее было посмотреть на нового командира эскадрона и хоть что-то узнать о нем. А что он смог сказать, то и обсуждали.

Дмитрий пригласил гостей к себе. Гаврила пошел провожать. И вот тут-то председатель сказал о Соловьеве, что человек он дурной, а с дурного какой спрос! Гавриле было жалко Соловьева, хотя тот и напакостил за четыре года.

— Вот как! — холодно сказал Николай. — Убитых соловьевцами пожалел бы да сирот.

— Я ничего, — погрустнел Гаврила.

— С Соловьевым разберутся.

— Оно так. Наш он, озерский, — проговорил Гаврила с сознанием общей вины.

— Чихачева бы я расстрелял самолично, — жестко сказал Николай.

Мягко ступая по песку, они свернули к избе, в которой квартировал Дмитрий. В это время ветер донес со степи заунывный вой, полный тоски и безысходности. Николай прислушался, и когда вой повторился, спросил: