Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Татьяна не хотела идти домой, все в ней протестовало. Иван никуда не уехал, как клятвенно обещал ей, налетел на Озерную, да еще в такой день! Не было ни митинга, ни конных забав на лугу, ни того светлого, неповторимого настроения, которое и делает праздник настоящим. Станичники боялись вывести лошадей на улицу — вдруг да скакуны приглянутся бандитам, боялись выйти за ворота и сами, потому что могут ухлопать спьяна — стрелял же варнак по Антониде.

В полдень, когда, опасаясь бандитских выходок, родители растащили детей по домам, Татьяна осталась в школе одна. Она ходила по пустым классам, наступая на полоски бумаги, разбросанные всюду, на газетные кульки из-под печенюшек. Ее злило, что Иван так ничего и не понял. Он только джигитовал по замкнутому кругу, а ему казалось, что скачет, приближаясь к какой-то цели, сам не представляя себе — к какой. Его сбивал с толку Макаров, им руководила авантюристка Сима, которой было все равно с кем спать и с кем интриговать. Их расстреляли, туда им и дорога, но он-то должен жить. Пусть причинил людям немало горя, он стрелял не один — в эти трудные, сумасшедшие годы каждый стрелял в кого-нибудь, почему же он должен искупать вину всех?

Мимо окон пронеслась тень. Татьяна прислушалась. В коридоре раздались торопливые шаги, и в дверях с березовым веником в руке показалась уборщица школы, жена Григория Носкова. Она сорвала с шеи платок и сказала сдержанным шепотом:

— Спит.

— Кто? — не поняла Татьяна.

— Да Ванька ж Кулик. У вас гуляли. Антихрист посылал за моим два раза, а мой спрятался. А вот Антонида с Гаврилой — те гуляли.

— Ну и что? — как сквозь сбивчивый сон, спросила Татьяна.

— А ничего. Выпили и разошлись.

Татьяна еще какое-то время постояла посреди класса. Потом забросила конец кашемировой шали себе на спину и решительным шагом направилась домой. Она увидела пустынную улицу, затаившуюся в ожидании бандитского разгула. И Татьяне вдруг вспомнился Дмитрий. Успел ли он скрыться? Сейчас уже никого не выпустят из станицы — Иван предусмотрительно расставил караулы на всех околицах.

На лавочке у своего дома она увидела захмелевшего Миргена. Обняв винтовку, Мирген раскачивался, о чем-то мирно беседуя сам с собою.

На крыльце Татьяна неожиданно столкнулась с отцом. Она подумала, что он, как всегда, станет ворчать, кляня нежданных гостей, но Автамон был доволен, что бандиты заехали именно к нему.

— Ивана Николаича приглашают на переговоры, — сказал Автамон. — А коли приглашают, то, значится, положенье у них ахово. Может оказаться первейшим хозяином в Озерной, да и на всех Июсах. Вот и пораскинула бы мозгой, скорбяшша матерь казанска. Третьи петухи пропели — замуж пора. Чем не жених?

Она улыбнулась отцовской наивности. Хитрее вряд ли найдешь во всей станице, а несет околесицу. Ничего уже не будет, кроме разгрома и смерти, если Иван не уберется подобру-поздорову, не затеряется среди множества людей.

— Век в девках сидеть, — с досадой сказал Автамон. — Соплюхи-то срамны шутя замуж идут, а ты? Красоту дал, грамоте обучил, а чо толку?

— У Ивана жена, — напомнила Татьяна.

— Чо? То ись сожительница.

Что нового мог сказать ей отец? Все было обговорено тысячу раз. Ей никак не терпелось встретиться с Иваном. Довольно, скажет она ему, и так делала все, помогала чем только могла. Но он не послушал, поступил, как мальчишка, за что в конце концов ему придется дорого заплатить.

Иван, лежавший на неразобранной постели в своей потертой куртке, вскочил на короткий скрип двери, но, увидев Татьяну, обмяк.

— Фу, чертовщина, — проговорил он. — Будто лес горит, куда ни кинусь — пламя. И только один просвет — ни огня, ни дыма. Хочу спастись, а тамако на суку покойничек Никита Кулаков сидит, зубы щерит. Целится из винтовки в меня.

Татьяна принесла в спальню стул с высокою спинкой, поставила у изголовья кровати и села. Иван протянул ей руку, но она не пожала ее. Татьяну подавляло чувство досады, смешанное с тревогой за него.

— Ты зачем здесь?

Пьян был Соловьев, но все-таки смутился. Он всегда робел перед нею, это давно вошло в привычку, и ничто уже нельзя было изменить.

— Проститься приехал.

— Налетел с ордой! Постыдился бы выводить их на люди — оборванцы. Ходил бы с ними по тайге, средь волков и медведей.

— Чо? — опешил он.

— Уедешь?

— Попрощаемся и уеду. Или я не человек — камень?

Он встал с постели, расчесал пятернею волосы, затем натянул сапоги и позвал ее во двор.