Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Ведьма. Ведьма и есть.

Вой нарастал. Дмитрий нервно задвигал прямыми бровями, но Григорий успокоил его:

— Они завсегда так душу отводят. Полымя из ноздрей, пар из ушей.

У Дмитрия не было времени обсуждать Антонидины вредные привычки, и он вернулся к себе в избу, чтобы закончить донесение в штаб полка. Однако пока он собирался с мыслями, вой перешел в пронзительный визг — точно вот так визжат свиньи, когда их режут, — и Дмитрий понял, что пора бежать к Антониде. И на улице он опять встретился с Григорием, улыбка у того была теперь вымученной, даже растерянной.

— Всяко быват в жизни, да орать-то к чему?!

У Антонидина двора кипела толпа. С веселым любопытством люди наблюдали, как Антонида жучила Леонтия, гоняя вокруг бочки с водой, стоявшей на двуколке. Когда он не мог увернуться от удара, то по-смешному вскидывал длинные и тонкие, как спички, руки, стараясь ухватиться за черешок от граблей, которым его охаживала не на шутку разгневанная жена. Это не всегда ему удавалось, но приводило в отчаяние Антониду, она вопила все заливистей и обреченнее.

— Одичала напрочь, — в короткие паузы, когда она набирала в грудь воздуха перед очередным визгом, внушающе говорил ей председатель Гаврила.

Она не слушала его, она лишь медленно поводила гневными глазами. Костистая, до того худая, что ключицы остро выпирали из-под расстегнутой кофты, Антонида выказывала завидную неутомимость в жестокой схватке с мужем, несмотря на то, что весь день, не разгибая спины, проработала на стрижке овец.

Дмитрий заметил в клокочущей толпе бойца Егорку Киржибекова. Тот косолапо делал замысловатые петли вокруг Антониды, хлопал себя по бедрам, передразнивая Антониду, и жалобно покрикивал, словно били не несчастного Леонтия, а именно его, Егорку:

— Ай, больно! Зачем так больно?

Дмитрий подозвал и приструнил бойца, тот сразу посерьезнел и тут же покинул поле боя. А к комбату торопливой походкой подошел все понимающий Гаврила:

— Не связывайся, товарищ командир. Зрящная она баба.

Но Антонида уже приметила Дмитрия. Какую-то секунду она стояла перед ним, широко распахнув рот, затем зашлась в истошном крике:

— Убивают, господи! Ой да спасите же вы, люди добрые! Спаси, власть советска!

— Что случилось? — опешил комбат.

— Это все вы! Без кормилицы нас оставили. Ой! Да как жить-то буду? Ой!

Дмитрий с большим трудом разобрался в происходящем. Причина скандалить у Антониды была. Квартировавшие по соседству красноармейцы решили тайком выпить, раздобыли где-то полведра самогона и, зная, что Антониды нет дома, всей компанией заявились к Леонтию.

Поначалу все шло хорошо, пока не напились. А когда совсем очумели от забористого хлебного самогона, кто-то из бойцов ненароком сказал, что жизнь несладка и что он очень соскучился по мясу — инородцы никак не могут жить без мяса. Слово за слово, а тут, как на грех, ткнулась в ворота прибежавшая с пастбища корова.

— Ежели для грядущей коммуны, то, пожалуйста, — сказал, указав на нее, Леонтий.

Короче говоря, повалили и тут же забили корову — остановить пьяных было некому.

Дмитрий послал командира взвода разыскать и посадить под арест предусмотрительно смывшихся от скандала гулеванов. Услышав категорический приказ комбата, Леонтий взял собутыльников под защиту:

— Сам я корову держал! Сам и резал!

— Вот он каков, убивец! — с новой силой восстала на мужа Антонида.

— Да хозяин я али нет? — увертываясь от черешка, спрашивал Леонтий.

Раз уж так вышло, Дмитрий, не долго размышляя, согласился взять мясо на отрядную кухню, а Антониде выделить корову за счет продразверстки. Вместе с Гаврилою снова отправился к Пословину. Всю дорогу председатель горячо убеждал его, что нужно неколебимо стоять на своем — Автамон по доброй воле еще ничего никому не отдал.

— Подумали мы тут и решили, понимаешь… — заглядывая в ту же замусоленную тетрадку, говорил председатель у Автамоновой калитки, возле которой их любезно встретил настороженный хозяин. — Давай-ка ты корову, а остальное отложим до осени. Мы подождем.

— Сперва коровка, значит, потом бык, а? Так ли, чо ли? — соображая, что делать, говорил Автамон. — Эвто пошто же все ко мне да ко мне? Будто нету у вас иных путей.

— И к другим пойдем, — обнадежил Гаврила.

— Иди теперь, мил дружок. Ух и завидушши!

— Давай-ка корову, Автамон Васильевич, — миролюбиво сказал Дмитрий.

— Можете, граждане-товарищи, убираться. А касательно продразверстки, так эвто ж личное мое дело, каким скотом сдавать ее, проклятую. Берите-ка вы быка и проваливайте, мать вашу растуды!