Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Без паники. Нам корова нужна, Автамон Васильевич, — ровно проговорил Дмитрий.

— А мне? Не нужна, чо ли? Затем я ее растил, граждане-товарищи? Ежели хотите силою, тогда забирайте, все забирайте, — он широко распахнул калитку. — Только я, значится, непременно поеду в волость. Я пожалуюсь, вот увидите!

Дмитрий и Гаврила переглянулись. Опять они что-то сделали не так. И председатель с великой досады окончательно потерял терпение, он потряс кулаками перед самым носом Автамона:

— Ты еще даже попомнишь нас, понимаешь!

— Правильно, граждане-товарищи. Как мне вас не помнить, ежлив догола раздели!

— Ну что? — повернулся Гаврила к комбату.

— Берите быка. Вон он, хрен с ним! — Автамон кивнул в распахнутую калитку.

Дмитрий невольно метнул взгляд туда же и неожиданно увидел на невысоком крыльце ту самую девушку в золотых веснушках. Она была в легком льняном платье, вышитом маленькими голубыми цветочками по груди и подолу.

— Здравствуйте, Татьяна Автамоновна, — поприветствовал Гаврила.

Она гордо кивнула в ответ.

Уломать Автамона, несмотря на все старания, не удалось. Так и ушли ни с чем. Это вконец разозлило шумливую Антониду, в тот же день у многолавки она нещадно крыла всех подряд:

— Чтоб вы пропали, изверги! Да чтоб вам не было ни дна ни покрышки!

Ее пытались урезонить, советовали во всем верить партийному комбату — уж он-то сдержит свое слово. И тогда Антонида, едва переводя дух, снова понеслась срамить Дмитрия:

— Распустил команду! Уж и распустил! Когда ж ему заниматься имя? С Автамоновой Танькой бесперечь женихается, в любимы зятья к кровопийце норовит!.. Люди, они дошлые! Людей ить не проведешь!

— Ны. Балаболка, — сердито цыркнул слюною Григорий Носков. — Дурь несешь голимую!

— Потому-то он и не взял ничего у Пословиных, — не унималась Антонида. — Ходил и не взял, вишь как!

Станичники понимали, что оговорить человека под запал ей ничего не стоит. Но слух пошел: взнуздал Автамон красного командира, не было правды прежде, нет ее и теперь.

— Келески, ох уж этот Келески! — размеренно покачиваясь на коне, говорил круглолицый, ушастый, с диковатым взглядом хакас Мирген Тайдонов. Говорил тихо, себе под нос, и нельзя было понять, для кого он вспоминал древнюю сказку об огромном злом змее, что разбойничал когда-то здесь, на богатой земле племени кызылов, — для себя или для Ивана Соловьева, которого провожал Мирген до тайги.

Они ехали желтым от курослепа и лютиков равнинным берегом Белого Июса, срезая углы в тех местах, где река вдруг своенравно поворачивала в наносных песках и убегала от всадников, чтобы через какое-то время снова встретить их, выскочивших из свинцово поблескивающей мелкой полыни и темных приземистых кочек пикульника. Кони шли рядом, отмахиваясь от липнувшего к ним комарья длинными, почти до самых копыт, хвостами. Кони сами выбирали себе подходящую дорогу, боясь вплотную приближаться к реке, чтобы не увязнуть в жирной гущине прибрежного ила.

— Сперва была, оказывается, одна большая река, но смелый богатырь Торттон убил злого Келески, тот упал и перегородил собою реку, и сразу стало две реки — Черный и Белый Июсы. Ой, Келески! — покачивая обросшей жесткими волосами головой, Мирген журил лукавого змея, словно это был закадычный его дружок или хорошо знакомый ему человек из одного улуса.

Иван не слышал Миргена, у Ивана были свои бесконечные думы, ведь его червем точила обида на трудную, неудавшуюся судьбу. Перед его замутненными глазами стояла грязная, душная камера с голыми нарами, с обитой ржавым железом дверью, она настолько давила Ивана, что он чувствовал боль во всем теле, эта боль становилась все острее. Если говорить по совести, Иван не числил за собою никакого преступления. В гражданскую все стреляли, целясь то в одну, то в другую сторону, был он в войске у Колчака, был и в Красной Армии, так почему же все на свободе, а он должен кормить вшей и блох на вонючих тюремных нарах в обнимку с шулерами и конокрадами? Разве за то только, что в казачьем полку получил за храбрость чин урядника и рассчитывал выйти, благодаря этому чину, в люди, поправить хозяйство, вконец запущенное отцом? Обнищал из-за собственной лени и бесшабашности его отец, пропил последнее, что оставил ему в наследство Иванов дед Семен, докатился до пастухов, а уж известно, каков почет пастуху у казаков. Затем, слава богу, выбился Иван в старшие урядники, стал еще на ступеньку ближе к благополучию.